Откуда-то издалека, из какой-то другой комнаты, до Майкла доносился стук крошечных коленок по ковру и громоподобные проклятия стариков, пытающихся их изловить.

Майкл прошел через дверь в стене на северной стороне, с черного хода. Дверь привела его к лестнице, ведущей вниз, в подвалы. Основную часть подвальных помещений занимали кухня, прачечная, котел центрального отопления и кладовые, кроме того, там находились различные закутки, которыми пользовались садовники и уборщики. Но в одном конце, незаметном для постороннего глаза, были склады — сюда редко кто заглядывал.

Эти подвальные хранилища оказались настоящей сокровищницей, где хранилась домашняя утварь различного назначения. Таких богато украшенных металлических подставок для дров в камине, с изображением собак, и львов, и слонов, Майклу еще не приходилось видеть; здесь же он разглядел воланы для игры в бадминтон и кубки для вина, искусно расписанные кузнечные мехи, а еще старинные бутылки и всевозможные изделия из меди: ковши, шумовки, дуршлаги, котелки, подсвечники и тому подобное, двадцать две тщательно маркированные по трафарету жестяные банки, а также кастрюля с подогревом в форме оленя (с ее помощью колонисты поддерживали нужную температуру мяса только что убитого оленя); десятки свернутых в рулоны ковров, которые плохо сохранились и распались на сгнившие комки, когда он попытался их осмотреть; шесть глиняных горшков, некоторые из них были наполнены необычными металлическими изделиями вроде рукояток в форме слезы, подставок в форме крыла летучей мыши или веток ивы, дверных ручек в виде распустившейся розы и петель из кованого железа, в самом большом горшке находился набор стенных и мебельных трафаретов; здесь же находилось еще с полдюжины голландских посудин из фаянса (именуемого также «поддельным фарфором»); противень и банка с дырчатой крышкой; большое разнообразие крюков для мяса, тёрок и латунных изделий и противней для пирожков, все это — предметы из главной кухни «Морской арфы» прежних лет; приспособление для снятия башмаков некоего давно усопшего джентльмена; изящной работы кадка для молока и несколько старых катков для глаженья белья; гниющий мешок, полный рассыпающихся наволочек (перебирая белье, Майкл с удовольствием представлял себе руки юных горничных, которые гладили их по головкам и взбивали им подушки, — в те давние времена они называли этих девушек «подушечками»); шампуры и сковороды с длинными ручками; подносы и доски для резки хлеба и огромное количество деревянной утвари, которую, несомненно, использовал кто-то из прежних управляющих, пытаясь сэкономить на хозяйственных расходах.

Он мог бы провести здесь целую неделю, описывая все вокруг, чего на самом деле ему вовсе не хотелось делать во время пребывания в отеле. Теперь, когда он увидел всю эту обычную, повседневного использования мелочовку, ему еще больше, чем прежде, захотелось пройтись по остальным помещениям. Впрочем, и по находкам в подвале можно с уверенностью судить, что здесь довольно много ценных антикварных вещей. Если провести их распродажу должным образом, то вещи эти принесут семейству Монтгомери изрядные деньги. И вся прелесть, конечно же, заключается в том, что реликвии эти теперь малопригодны в повседневной работе отеля.

Вечером того же дня Майкл приступил к учету содержимого самих гостиничных номеров. Поскольку там было мало ценного или интересного, он мог бы делать все очень быстро. Замедляло работу лишь смутное ощущение дезориентации, не покидавшее его с момента пробуждения утром. Некие предметы — наиболее узнаваемыми из них были безликие статуэтки купидонов, увиденные им в первую ночь в отеле, — маячили где-то на периферии его поля зрения, а затем исчезали, как будто он находился под воздействием неизвестного снадобья. Наверное, все дело в обеде по случаю Дня благодарения — в том вине, которое столь щедро подливал ему старый официант, — и он стал очень внимательно относиться к тому, что ест, поминутно разглядывал каждый стакан с напитками и каждый кусок хлеба или мяса, анализируя степень плотности, форму, следы от инструментов, прежде чем употребить.

«Чайный столик с гнутыми ножками с удлиненными основаниями, изящно сужающимися к передней части. Вроде танцующей элегантной бабушки. Возможно, моей собственной, ненайденной танцующей бабушки. Вторая четверть восемнадцатого века, вероятно из Филадельфии».

Сироты визжали от удовольствия, их крошечные коленки, ободранные о ковер, кровоточили.

«Эта конторка с основанием в виде литавры — явно беременна. Портрет моей матери, вынашивающей меня? Ее бока в нижней части сильно увеличены в объеме. Сблокированный фасад».

В двух номерах он обнаружил расписные кресла-качалки работы пенсильванских немцев. Бледные, с нездоровой желтизной, ребятишки раскачивались на них так сильно, что могли взлететь, распаленные своими детскими мечтаниями.

Когда наконец пришло время ложиться спать, Майкл, безусловно, мог выбрать себе любую кровать. Правда, в основной своей массе это были кровати современного типа, а потому не представляли для него интереса. Если и попадались старинные, то обычно это кровати марки «Дженни Линд» с простыми колоннами и навершиями в виде катушек, а изредка встречалась кровать работы Белтера — с огромной передней спинкой, покрытой резными листьями и завитками.

В конечном счете Майкл остановил свой выбор на кровати с ремешками, этих ремешков было так много, что казалось, будто спишь в клетке. Зато он был в безопасности, как все. Майкл задремал, и ему привиделся лес, полный детей, они привязывали друг друга к деревьям. Потрескивание в стенах спальни действовало Майклу на нервы, но в конце концов он смог уснуть. Той ночью ему, как всегда, снились мальчишечьи сны. Ни деловые, ни семейные заботы их не нарушали.

Лишь проснувшись, Майкл обнаружил, что в этой комнате есть стена, расписанная по трафаретам. Конечно, для здания 1850-х годов это довольно неожиданно, при имевшемся в то время выборе обоев промышленного производства, однако он предположил, что выполнено это было намеренно — несомненно, с использованием старых трафаретов, — чтобы создать неповторимый эффект, сделать комнату уникальной. Удивительно, что эта стена осталась неизменной после многочисленных перекрасок и переделок в течение многих лет. Обычно любого владельца раздражают расписанные по трафаретам стены, доставшиеся от предшественников, из-за присущих такой росписи несовершенств, пусть и небольших, а еще примитивных узоров.

Но Майклу они понравились, поскольку придавали комнате особенный вид. Впрочем, скорее всего, эта стена уцелела по единственной причине: просто гости отеля не имели возможности ее видеть. Оглядывая старые стены и грубую мебель, он все больше убеждался в том, что данную комнату не сдавали, как другие. Так что владельцу не приходилось за нее краснеть.

Рисунок на стене необычный. Бордюр — довольно стандартный: листья, виноградные лозы и ананасы, вполне похоже на работы Мозеса Итона-младшего.