Дедко дослушал, бровью не поведя, а потом взял Мальца за руку и повел в чащобу. Да прямо к лешему в нору.

Привел, посвистел по‑особому — леший и вылез.

У Мальца душа в пятки ушла, как увидел. Огромный, мехом, словно медведь, оброс. Да и с медведя ростом. Зенки круглые, красные, так и горят в темноте. Колдун рядом с ним — крошка. А уж о Мальце и говорить нечего. А вонь от страхолюдины!..

— Га! Ты! — ухнуло чудовище. (Малец так и подпрыгнул: ишь ты, по-людски разговаривает.) — Кушать? — и лапищу к Мальцу.

— Цыть! — цыкнул Дедко. — Я те дам! Мой!

— Га‑а‑а… — разочарованно проворчало чудище.

Но лапа убралась.

— Присядь, — велел Дедко, — пущай он на тебя поглядит.

И страшила послушно опустился на корточки, а Малец в очередной раз преисполнился гордости за своего хозяина. Одно дело — зверьми повелевать, а другое — нелюдью.

— Потрогай его, — приказал Дедко. — Да не бойся, давай, за шерсть подергай, ну! Во, вишь, теплый, живой!

Шерсть у лешего оказалась не грубая, как у медведя, а помягче. Наподобие лисьей.

Страшила терпел, пыхтел только.

— Кушать! — напомнил он.

Дедко порылся в сумке, достал завернутую в лист медовую лепешку. Страшила сцапал — какой быстрый, однако, — и сожрал. Морда стала довольная. Дедко же в нору заглянул, принюхался…

— Опять собак таскал! — сказал строго.

— Кушать! — отозвался лешак.

— Я тя! — Дедко замахнулся, страшила, оскалясь, отпрыгнул назад. На корточках он был аккурат в один рост с Дедкой.

— Помнишь, из Мшанки мужики вчерась приходили? — повернувшись к Мальцу, спросил ведун. — На энтого жалились. Просили: изведи нечисть.

Страшила еще более втянул башку в плечи.

— Гляди! — строго сказал ему Дедко. — Не балуй! — И ученику: — Пойдем, Малец.

— Ну, — спросил ведун, когда отошли подале, — страшный?

— Угу!

— Дурень! Энтого одни дураки боятся. А нам…

Малец насторожил слух. Но Дедко боле ничего не сказал. Все же по особому его молчанию Малец догадался: есть такие, кого и ведуну нужно бояться. Вот это жалко! Не выйдет, значит, всех сильней стать.

* * *

Бурый вздохнул: да уж. Есть кого ведуну бояться. Ох, есть. И каждому срок отмерен.

Но — не ему. Если только он, Бурый, решится. И не идти ему по той дорожке, по которой Дедко ушел. И Дедкин Дедко, о котором Бурый только один раз и слышал. Когда однажды Дедко взял Мальца за левую руку, положил на стол да рядом свою пристроил. Тоже левую, но без двух пальцев. Такие же култышки. Только две, а не одна.

— Мой‑то Дедко построжей был,– сказал тогда ведун. — А может, и не строжей. После сам решишь. Через три лета.

— Почему через три? — спросил тогда еще Малец, а не Бурый.

— Срок мой такой. Как уйду к своим, так и уяснишь: добрый я был иль злой.

— Как это уйдешь? — озадачился Малец. — Куда?

— Помру.

— Ты? — Малец удивился и испугался. — Рази ведуны мрут?

— Все мрут, — отозвался Дедко. — Но иные просто мрут, а иные уходят. Знамо куда.

— А куда? — с жадным интересом спросил Малец.

Дедко покачал головой.

— Ты ж ведун! — крикнул Малец. — Ты ж все знаешь!

— Знаю, — согласился Дедко. — Но я ж еще не помер.

— А я… А я… Никогда не помру! Вот! — запальчиво заявил Малец.

Дедко поглядел на него внимательно… и промолчал.

Потому что — ведал.

Глава 9

Глава девятая

В начале месяца травня, когда снег повсюду уже сошел, кроме вовсе лишенных света овражков, когда заструился под нежной березовой корой сладкий сок, Дедко повел Мальца в дальнюю сторону. Пешком повел, седла не признавал.

У Мальца в ту пору нога была целехонька, но поспевал за ведуном еле‑еле, хоть и умел по лесу ходить получше иного охотника.

Дедко пер, будто лось по весне. Напрямик, без тропок, по липкой, влажно чавкающей прошлогодней листве, по пружинистой хвое, шел, тьмы и света не разбирая, молча. Только что разок показал ученику мелькнувшую в разрыве крон синюю прибывающую луну:

— Притомишься — у ней силу бери.

Спали мало, в середине дня. И даже во сне перед глазами Мальца маячила белая спина Дедкина полушубка. Днем, ночью…

На третьи сутки Малец окончательно из сил выбился, ноги путались, цеплялись за всё подряд. Малец падал, вставал и снова падал, вымок весь, себя не чуял. На луну уж и глядеть перестал: без толку. В последний раз упал, решил: не встану. Уйдет Дедко, пускай.

Дедко вернулся, отыскал в темноте… да и огрел клюкой поперек спины. Враз силы у Мальца прибавилось.

Теперь ведун шел позади, а Малец трусил первым. Дедко то и дело его направлял. Словом, а чаще клюкой. Приговаривал:

— Меня земля сама носит. И тебя понесет. Сколь надо, столь и пройдешь. Ныне легко, ныне земля проснулась и всей грудью дышит. Чуешь как?

На седьмой день Малец уразумел, что есть «земля дышит». И сам с ней задышал. Тогда стало легко. Малец обрадовался и едва не побежал.

— Молодец, — похвалил Дедко.

И опять пошел первым.

Пришли на одиннадцатый день. Деревья вдруг отшагнули назад, и Малец увидал большую поляну. А на поляне — огороженную тыном избу. Тоже большую. Луна, полно округлившаяся, висела в небе, и в сизом свете ее отрок разглядел: на заостренных кольях тына надеты черепа. Звериные и человечьи.

Малец враз перетрусил, но Дедко уверенно подступил к воротам и забарабанил клюкой.

В ответ раздался свирепый лай и еще более свирепое рычание.

Не собачье — кого‑то покрупней собаки.

Дедко заколотил еще неистовей.

Поначалу по ту сторону никто, кроме бесновавшегося зверья, не отзывался. Однако время спустя бедлам затих и голос, не понять, мужской или женский, проскрипел:

— Кого лихо несет?

— Открывай, колченогая! — взревел Дедко, и псы за воротами вновь зашлись от ярости.

— Нишкнить! — прикрикнул на них тот же скрипучий голос.

Застонал отодвигаемый засов. Ворота, однако ж, остались неподвижны. Отворилась махонькая калиточка. Дедко пихнул Мальца вперед, тот с разбегу влетел в калиточку, запнулся и упал бы, кабы не сгребли его две мощные мохнатые лапы.