Ольга Рубан
Больничные байки
Глава 1
Ксюша вошла в игровую и осмотрелась, невольно ожидая увидеть знакомые лица. Но нет. Больница та же, отделение то же, и игровая за полгода ничуть не изменилась, но товарищи по несчастью — сплошь новые.
В душе ее боролись два противоположных чувства — искренняя радость за друзей, вышедших в ремиссию, и сердитая обида, что её собственная ремиссия не продлилась и полугода. Выписывались все вместе, вернулась — одна она.
Спина нестерпимо болела, и каждую секунду девочка боролась с собой, чтобы не согнуться в три погибели, как старуха, не уползти обратно в палату и не скрутиться там калачиком под одеялом, предаваясь хандре и считая минуты до очередной дозы обезболивающего.
Поплакать и похандрить она себе позволила позавчера, когда мама проводила ее в палату, помогла разложить вещи, обняла и ушла. Вчера она весь день была на обследованиях, и кукситься было некогда. А сегодня пора брать себя в руки и снова бороться.
Никакая она не старуха. Ей всего 14 лет! Поэтому сразу после обхода докторов, Ксюша переоделась в любимый плюшевый костюм, подкрасила губы, прошлась мягкой щеткой по отросшим волосам, с которыми ей вскорости придется снова распрощаться, и пошла в родную игровую заводить новых друзей. Как бы то ни было, это ее жизнь, и надо постараться взять от нее все, что сумеет.
«И успеет», — промелькнула крамольная мыслишка, которую девочка, впрочем, тут же прогнала.
Ровесников почти не было. Всего две девочки кроме нее — Лиза и Катя. К ним в палату Ксюшу и подселили третьей.
Катя была совсем тяжелая. Над простыней виднелось одутловатое, с тяжелыми, сизыми подглазьями лицо, накрытое сверху кислородной маской. Горло украшал тонкий, лиловый рубец, вертикально пересекающий гортань.
Говорить Катя не могла, но была в сознании и неотрывно следила перепуганными и полными мольбы глазами за соседками. Смотреть на ее страдания было невыносимо. Наверное, поэтому Лизка удирала из палаты сразу по пробуждении и возвращалась только по крайней нужде — во время врачебного обхода, перед приемом лекарств и отбоем, а большую часть времени проводила или в игровой, или тусила в палате у своих приятелей — мальчишек среднего школьного возраста.
Ксюше и самой было невыносимо Катино соседство, хоть она и понимала, что будь у администрации такая возможность — они положили бы девочку отдельно. Но смотреть на страдания — это еще полбеды. Самое страшное — это против воли примерять на себя ее состояние и размышлять, когда ты сама станешь такой. Через год? Три месяца? Месяц?
Мама всегда говорила: «Что бы ни было, мысли позитивно!», и Ксюша честно старалась и даже верила, что ее позитивный настрой отчасти помог ей достичь ремиссии в прошлый раз, хотя изначально прогнозы были очень неблагоприятные.
Даже Анна Николаевна, ее лечащий врач, расплакалась от радости, не веря своим глазам, когда получила результаты анализов. Чисто! Ни следа ни первичной опухоли, ни метастазов. Молодой организм и несколько курсов удачно подобранной химиотерапии справились с саркомой!
Вспомнился душистый майский полдень. Только что прошел проливной дождь, и воздух в больничном дворе был напоен влагой и цветением. Родители приехали за ней в машине, полной воздушных шаров, которые они тут же и выпустили в небо, как на школьном выпускном, который после года лечения вдруг перестал казаться несбыточной мечтой.
Анна Николаевна вышла проводить Ксюшу. Всегда такая сдержанная и уравновешенная она сама теперь напоминала восторженную школьницу. Губы ее прыгали, глаза сверкали. Она крепко обняла пациентку и произнесла нарочито строгим голосом: «И чтобы я тебя больше здесь никогда не видела! Соскучишься — просто позвони».
Это был счастливый день. И сейчас, когда подходил к концу ноябрь с его стылыми порывистыми ветрами, гололедом и надвигающимися морозами, он казался еще счастливее. Несправедливо только, что счастье оказалось так мимолетно…
В этих обстоятельствах сохранять позитивный настрой было очень тяжело.
…
Лиза играла с мальчишками в Монополию. Ее и саму можно было принять за мальчика. Голая, как колено, голова, очки с толстыми линзами и мешковатые тряпки. Впрочем, девочка была настолько худой и долговязой, что на ней любая одежда выглядела бы мешковатой. А догадаться сходу о её половой принадлежности можно было разве что по яркому маникюру. Правда, у Лизки имелся шикарный платиновый парик, но она стеснялась в нем ходить по отделению, надевала его только в палате и украдкой делала селфи.
Ксюша взяла с полки пару молодежных журналов и опустилась с ними в кресло, давая отдых дергающейся пояснице и, попутно, прислушиваясь к разговорам и приглядываясь к лицам.
Да, сплошь малыши. Трое Лизкиных приятелей-десятилеток, кучка дошкольников с мамами и горсточка разновозрастных детдомовских ребятишек. Их Ксюша умела вычислять с первого взгляда — по затравленным и, одновременно, хитреньким, алчным глазкам.
Внезапно одна из детдомовских — девчушка лет восьми — подошла к «монопольщикам» и, не говоря худого слова, потащила на себя игру, разом смешав все фишки.
— Пусть, не трогайте, — торопливо произнесла Лиза, удерживая подскочивших пацанов. Двое понимающие пришипились, но один не послушался и полез выяснять отношения.
— Паха, оставь. Не надо…, - увещевали его товарищи.
— Да разве так делается?! — возмущался Паша. Воздуха ему явно не хватало, и он делал глубокие судорожные вдохи после каждого слова, — Почти ведь доиграли! Неужели нельзя было подождать своей очереди?!
— Лучше не трогай её…
— А то что?
— Ты знаешь…
— Пугайте своими страшилками дошколят!
Нахальная девчонка все это время молча и угрюмо смотрела на Пашу, прижимая к груди сложенную вдвое картонку. Из прорехи на пол валились пластмассовые фигурки.
Маленькая даже для своих лет, худенькая, в платье из жидкого трикотажа цвета крови с гноем, с куцыми серыми хвостиками и выделяющимися на смуглом, безжизненном лице узкими, черными глазами. Явная азиатка. Китаянка? Монголка? Бурятка?
Пунцовый от злости, Паша шагнул мимо девчонки, демонстративно задев ее плечом, и вышел в коридор.
Ксюша заинтересованно разглядывала девочку, которая, в свою очередь, провожала Пашу недобрым взглядом. В ней, действительно, было что-то криповое. Но криповость была не обаятельной, как, например, у Венсдэй Адамс, а стерильно отталкивающей, как у японских крипух, которые обожают, свернувшись головоногой страхолюдиной и хрустя суставами, по-паучьи гоняться за визжащими школьниками.
Надо же… больничные страшилки! Как будто и без них все недостаточно страшно…
…
Следующим утром Ксюша проснулась в ужасном настроении. Поспать ей удалось только под утро. Донимала спина, и всю ночь она пыталась
