И твердо знаю, что народу

Моих творений не понять.

Довольный малым, созерцаю

То, что дает нещедрый рок:

Вяз, прислонившийся к сараю,

Покрытый лесом бугорок…

Ни громкой славы, ни гонений

От современников не жду,

Но сам стригу кусты сирени

Вокруг террасы и в саду.

Приснилось ночью это стихотворение. Вскочил с койки, упал, разбил коленку. Бормотал впотьмах строчки, как мантру, пока добрался до светильника и тетради. Записал, так до конца и не проснувшись. Только сейчас вспомнил – Ходасевич.

***

Стихов нет. Еды нет.

***

Смошенничать не получилось. Повторное чтение еды не приносит.

***

Гадкие. Жалкие, ублюдочные осколки. Изморщил все мозги, пытаясь изловить хоть пару строк. Проклятье!!!

Полчаса матерился в ночное небо. Еды нет.

***

Центр сработал на отлично. Экипаж подобран грамотно. Конфликтов нет.

***

Витамины закончились. Поддерживающие физрастворы, глюкоза – тоже.

***

Каков на вкус Неруда? Читал ведь его в юности! Много читал! Если бы гипноз…

***

Не бывает несъедобных стихотворений. Все стихи вкусны. Если мы погибнем… Не унижайте поэтов! Ищите их! Холите. Носите на руках. Вдруг катаклизм на Земле – земное наследие прокормит небольшую колонию пару лет.

Прихоть ноосферы Вернадского?

***

Третий день пьем понемногу разбавленный спирт и спим. Воздух. Вода. Проклятые стихи.

***

Сволочь. Упрямый угрюмец! Чуть в гроб всех не вогнал. Руки ему, стервецу, целовал. Петрович неровно дышит к А.Л.! Она упала в голодный обморок перед туалетной дверью. Петрович приволок пухлую тетрадку стихов. Своих стихов!

Леночка плакала, Алла Леонидовна тоже, я ругался и целовался. Капитан пожал Петровичу руку.

Божественная пища родного общепита! Жевал так долго, что еда превращалась в питье.

Пухлая замусоленная тетрадь – наша новая (и последняя) надежда выжить.