Он сделал шаг вперёд. Его голос стал тихим и твёрдым.

— Против. В душ пойдём после.

Он сделал ещё один шаг. Она улыбнулась — медленной, понимающей улыбкой — и тоже шагнула ему навстречу.

Два дня они не выходили из номера. Еду им привозили четыре раза в день, по первому звонку. Мир сократился до пространства между кроватью, душем и тележкой с едой, которую привозил портье.

Утром третьего дня Маша спросила, приподняв голову с его груди:

— И долго мы так можем жить? У нас медовый месяц?

— Месяца может у нас и нет, — он обнял её, притягивая ближе, — но сегодня уже четверг. В понедельник нанесём визит в Зеленоград.

— То есть у нас ещё три дня и четыре ночи?

— Да, а что? — он притворно-серьёзно нахмурился. — УдоВольт переполнен?

Она фыркнула и легонько шлёпнула его по плечу.

— Фу. Я такого не применяю. Я предпочитаю отдавать энергию экстаза в пространство, — сказала она, и в её глазах плясали озорные искорки.

Он смотрел на неё, такую мягкую, нежную, по-взрослому страстную и по-детски непосредственную, и сердце его сжалось от щемящей нежности.

— Обожаю вот эту твою интонацию! — вырвалось у него, голос дрогнул от переполнявших его чувств.

Он поцеловал её. Это был уже не порыв страсти, а медленный, глубокий поцелуй, в котором было восхищение, благодарность и обещание. В нём растворялись все «вы», все годы профессиональной дистанции, все одинокие вечера в лаборатории.

Когда они наконец разомкнули губы, она прошептала, касаясь его щеки:

— А я обожаю, когда ты смеёшься. По-настоящему. Не так, как в офисе.

Он прижал её к себе, чувствуя, как бьётся её сердце в унисон с его собственным. За окном московского люкса медленно спускались сумерки, окрашивая небо в сиреневые тона, но в номере было светло и тепло — не от люстры, а от того странного, нового сияния, что рождалось между ними. Энергия, которую не нужно было собирать в накопители, которую не нужно было преобразовывать и продавать.

В понедельник их ждал Зеленоград, гениальный затворник и решение поставленной задачи. Но сейчас, в эти три оставшихся дня и четыре ночи, они были рядом. И их внезапно нахлынувшее, оглушительное счастье.

— А что мы будем делать, когда вернёмся? — тихо спросила она утром, рисуя пальцем узоры на его груди. — Как нам не афишировать наши отношения? Я же не смогу приходить в твои апартаменты незамеченной долго.

Он поймал её руку и прижал к своим губам. Этот вопрос он и сам себе уже задавал. В «Эдеме» всё было на виду.

— Мы ничего не будем скрывать, — сказал он наконец. — Но и не будем выставлять напоказ. Мы просто… будем работать вместе. Как и раньше. Только теперь я буду знать, что твои глаза могут быть такими счастливыми.

Он поцеловал её веки.

— А насчёт апартаментов… Ты права. Рано или поздно кто-то заметит. Поэтому…

Он сделал паузу, обдумывая только что родившуюся идею.

— Поэтому я съеду. Куплю огромный дом. В другом районе. Без лишних глаз. У меня как раз скопилась цифра с многими «нулями».

Она подняла на него удивлённый взгляд.

— Ты серьёзно? Купишь нам дом?

— Абсолютно серьёзно, — поправил он. — Куплю. Выбрать можем вместе. А ты можешь даже уволиться. Чтобы мы стали просто Сеней и Машей. Без «шефа» и «ассистентки». Без «УдоВольтов». Просто мы.

— Уволиться? Чтобы Комов прислал к тебе работать какую-нибудь Вику? Фигушки! — Она поднялась на локоть, и в её глазах загорелись настоящие боевые огоньки. — Я полгода училась понимать твой почерк, твое настроение, твои «хмыки», когда ты недоволен отчётом. Я изучила все твои привычки! Я даже научилась готовить кофе так, чтобы тебе нравилось! И теперь, когда я наконец-то получила доступ не только к твоим рабочим графикам, но и… к остальному, я что — просто уйду и уступлю своё место какой-то пергидрольной, запечённой в солярии, курице? Фи-гуш-ки!

Арсений смотрел на неё, зачарованный этим внезапным всплеском страсти. Он видел её преданной, профессиональной, нежной, но такой — яростной и собственнической — он её ещё не знал. И это новое знание согревало его куда сильнее, чем любое признание.

— Значит, остаётся вариант с домом, — заключил он, с трудом сдерживая улыбку. — Нашим общим домом. Куда мы будем возвращаться вместе. И откуда будем вместе уезжать на работу. Пусть все видят. Пусть все знают. Нам-то какая разница?

— Разница есть, — она снова устроилась поудобнее у него на груди, её голос снова стал мягким. — Им — интрига. А нам… у нас будет тайна.

— Какая? — удивился он.

— Тайна того, что на самом деле происходит в нашем большом доме, — прошептала она, поднимая на него глаза. — И ради этой тайны… я готова мириться с тем, что на работе мне снова придётся называть тебя Арсений Дмитриевич.

Он рассмеялся и крепче обнял её. Впереди были переезд, возможные сплетни, неизбежные взгляды коллег. Но теперь это казалось не проблемой, а частью их общего, большого приключения. Приключения под кодовым названием «Мы».

В понедельник после обеда к гостинице подъехал тот же Аурус. Шофер, всё тот же невозмутимый профессионал, открыл дверь. Они снова сели рядом, и их руки, словно сами собой, соединились. Они ехали, держась за руки, и это молчаливое единство было красноречивее любых слов.— Арсений Васильевич, как вы думаете, он согласится? — спросила Мария, глядя на убегающие за окном пейзажи Подмосковья, золотые от полуденного солнца.— Ученый соглашается тогда, когда ему предлагают невозможное, — ответил Арсений, глядя на неё. — А мы везем ему именно такую возможность.

Обсерватория находилась не в самом Звенигороде, а в селе по соседству, на самой окраине, где сосновый лес подступал вплотную к старой ограде.

— Как тут красиво... — тихо сказала Мария, глядя на густую зелень, напоенную летним зноем. — Вы уверены, что он отсюда захочет уехать в мегаполис?

— Скорее да, чем нет, — Арсений сжал её руку чуть сильнее. — Ведь я зову его не в мегаполис. Я зову его работать над делом всей его жизни. Настоящий учёный ради такого хоть на Северный полюс переедет.

Машина замедлила ход, подъезжая к скромному, обветшалому зданию с куполом. Воздух здесь был густым и сладким от запаха нагретой хвои и цветущего иван-чая. Тишина стояла