Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 112
Иуда видит дым от паровоза. Средних размеров воздушный корабль несмело нарушает границу какотопической зоны. Отсюда пейзаж кажется совершенно обыкновенным, но Иуда чувствует, как что-то пагубное вскипает под кожей мира.
Приблизившись к поезду, дирижабль сбрасывает бомбы. Иуда видит крохотные цветы взрывов над холмами. Но и теперь ему не страшно.
Небо вдалеке конвульсивно содрогается. В нем возникает какой-то подвижный пузырь, извивается что-то живое: это не облако, просто часть самого неба становится вдруг ощутимой и толчками, точно кальмар, плывет над землей, плохо различимой на таком расстоянии. Плывет со странным звуком. Иуда задерживает дыхание. Происходит заминка. Дирижабль словно спотыкается, вновь становится различимым и вдруг меняется: совсем чуть-чуть, теперь он ниже сидит в небе, — а потом разворачивается и убирается прочь с такой быстротой, что лучше сказать — улепетывает.
Поезд продолжает свой путь в глубь пятна, в глубь какотопической зоны, которая только что победила Нью-Кробюзон.
Иуда в пути уже несколько месяцев и теперь бредет чуть ли не бессознательно, как помешанный. По высохшим руслам рек, по болотам, скалам, по лесам со стекловидными деревьями и по лесам, которые сначала кажутся ему окаменевшими, — только потом Иуда понимает, что это огромные скелеты. Он шагает через царство позвонков, ребер и грудин, через ландшафт, состоящий из костного вещества, со своим подлеском и своими падальщиками.
Он оставляет позади озера, сплошь покрытые пузырями: это племена водяных бьются между собой не на жизнь, а на смерть. Он видит дымовые трубы, торчащие из склонов гор: там деревни троглодитов. Иуда гостит в позабытом всеми племени жрецов. Его грабят разбойники-беспределы. Он сам становится членом банды.
Его тело снова становится телом путешественника. Накачанные мышцы рук и грудной клетки спадают, и он снова начинает походить на манекенщика, закаленного в пути. Его кормит щедрость гаруд, которые, ни слова ни говоря, бросают ему сверху еду. Он идет вперед по грубо начерченным картам, которые только что не лгут, и по компасу. Он возвращается не тем долгим путем, который привел его к дороге, а коротким, прямо на восток.
Среди базальтовых скал в сотнях миль от Нью-Кробюзона Иуду застает гроза: в небе точно вырастают сверкающие деревья в несколько миль высотой. Таинственные силы задерживают разряды, и те ветвятся, превращаясь в ослепительный, как вспышка магнезии, лес.
Иуда видит очертания низких крыш ржавого, сожранного временем железного города. И болото с заговоренной каким-то магом грязью: его башмаки сразу превращаются в червей. И могильный холм, внутри которого захоронена церковь, и поля диких ягод, и прекрасные пригорки. Пять раз на него нападают звери, трижды — мыслящие существа. Иуда сражается или бежит.
Он привык молчать. Его движения стали легки и точны. Последнего голема он сделал из травы много недель тому назад: они шли бок о бок, и Иуда разговаривал с ним, пока того не унесло ветром. Иуда встречает одичавший скот, видит остатки изгородей и заброшенные пастбища, которые тянутся на много миль.
И вот наконец Иуда спускается с обрывистых холмов и останавливается как вкопанный. Вот он делает шаг вперед, спотыкается, падает на колени. Холодно. Какое же сейчас время года? Иуда ползет вперед и касается рельсов.
Кажется невероятным, что он может коснуться этого металла, этих железных лент, уходящих вдаль, несмотря на географию и погоду, обильно политых людскими потом и кровью, удобренных их костями — и все же таких ничтожных, беззащитных перед временем и пылью.
И людей. Кто-то приходил сюда поживиться. Целых секций пути уже нет. Колея то выглядывает из грязи, то снова ныряет в нее. Последний поезд прошел тут давным-давно.
Иуда смотрит вдоль путей в сторону севера и вспоминает, как укладывали насыпь. Болота остались далеко на юге.
Вернувшись в город, Иуда выяснит, отчего умерла дорога. Оказывается, денежные потоки заблудились в ее шлюзах, а казнокрадство достигло таких размеров, что государство вынуждено было вмешаться, чтобы избежать позора. А когда ушей инвесторов достигли слухи о мятеже и Железном Совете, деньги совсем перестали поступать. Тогда попытались в срочном порядке реанимировать ТЖТ: вольнонаемным подняли зарплату, осужденных сплошь и рядом превращали в переделанных, и все же отток капиталов продолжался. Скоро Трансконтинентальный железнодорожный трест лопнул, оставив от дороги рожки да ножки.
Иуда выяснит все очень скоро, вернувшись в город. Пока что он только улыбается, поднимает свой упавший мешок и, прежде чем встать, поглаживает рельсы рукой, словно кошку. В этом жесте чувствуются любовь и даже грусть.
Он встает и шагает по мертвым рельсам. Подпорные стены сразу же заключают его в свои объятия. Окружающий пейзаж исчезает. Он словно ныряет в тоннель, который ведет прямо в Нью-Кробюзон и который ждал его все это время.
— Нью-Кробюзон, — говорит он шепотом, хотя вот уже несколько дней не произносил ни слова. — Нью-Кробюзон, я буду возвращаться к тебе всегда.
Это не признание влюбленного, не вызов, не отголосок смирения или запальчивости — это слова, в которых всего понемногу.
Он продолжает свой путь, в заплечном мешке — гелиотипы Железного Совета. Истина, бегство, новая жизнь, распространение демократии, утопическое царство переделанных.
— Вы станете легендой, — говорит он, и птицы слушают, — и эта легенда будет правдивой.
Иуда шагает по железной дороге назад к городу, к башням Нью-Кробюзона.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
лАзУтЧиК
ГЛАВА 14
Толпа преследовала калеку — солдата или матроса, участника тешской войны. В последнее время такие, как он, заполонили все улицы, точно из-под земли выскочили.
Газеты помалкивали о том, что война проиграна, но количество раненых и увечных говорило само за себя. Ори представлял себе, как переворачиваются и идут ко дну нью-кробюзонские броненосцы, а вода вокруг кипит от взрывов, представлял, как качаются на волнах мертвецы, как их пожирают морские черви и акулы. Ходили страшные слухи. Не было человека, который не знал бы о Битве на Дурной Земле или Сражении на Солнце.
Первые партии раненых горожане встречали со страхом и уважением. Конечно, это были милиционеры, на которых смотрели недоверчиво, но все же они сражались и пострадали за родной город, поэтому их было по-настоящему жалко, и в моду вошли патриотические песни. Те немногие граждане Теша, которые еще оставались в городе, были перебиты или ушли в подполье. Всякий, кто говорил с иностранным акцентом, рисковал нарваться на драку.
Преступников теперь чаще отправляли на фронт, чем в тюрьму или на переделку. Многие нищие калеки, вопившие теперь о тешских душепушках или эфритовых ветрах, были мобилизованы насильно. Вернувшись с передовой, они превратились в позорное напоминание о войне.
Ветеранов сначала привечали, потом нет и наконец стали гнать и презирать. Их былые товарищи-милиционеры очищали от них парки и площади в центре. Ори сам видел, как с усаженной цветущими деревьями Церковной площади тащили человека, чья кожа рвалась и лопалась под натиском прущих наружу резцов, а он вопил что-то о зубной бомбе.
Ньюкробюзонцы давали деньги благотворительным организациям, которые заботились о пострадавших от магии. Конечно, речи и марши в поддержку войны не прекращались, трубы трубили, военные знамена развевались: «парады свободы», вот как все это называли. Но вернувшихся с войны инвалидов со странными ранами боялись за дурной глаз.
А что сказать про тех, чьи увечья были просты и привычны, без всякого колдовства? Исполосованные шрамами, слепые, зачастую безногие, они вешали на грудь таблички с надписями «Витеран тешской войны» или «Пострадавший за Н-Кробюзон». Конечно, среди них было немало обычных нищих, придававших застарелым увечьям сомнительный батальный блеск, и на них-то и вымещали ньюкробюзонцы обиду и тревогу по поводу войны.
Стоило одному бросить колкую фразу вроде: «Да ты таким родился, лживый урод», и тут же могла собраться толпа и прогнать несчастного калеку по улицам города. Разумеется, делалось это в защиту чести Нью-Кробюзона. «Как смеешь ты, паршивец, равнять себя с нашими парнями, которые сражаются и погибают?» — говорили ревнители справедливости. На Темной стороне толпа окружила плотного безрукого калеку, крича, что он лжец и в жизни на палубу не поднимался. В него швыряли камни, а он выкрикивал, что состоял в таком-то чине. Ори прошел мимо них.
Другие жертвы войны просто помалкивали. Это были переделанные, милиционеры-рабы, произведенные специально для военных действий и выжившие после отправки на фронт. Когда их комиссовывали, то отнимал и пришитое раньше оружие. Намекни они хотя бы, что полученные при этом шрамы — не говоря уже про израненную плоть, выбитые глаза, сломанные кости — тоже военного происхождения, их в лучшем случае осмеяли бы. Ори проходил мимо них.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 112
