– Вереселень, дурань, совсем страх потерял?

Максим Петрович дернул плечами, сбрасывая злобного духа, будто какую-то ветошь, – тот, почуяв сильного соперника, отполз в угол, зашипел угрожающе:

– Удуш-ш-шу? – но как-то даже неуверенно, с вопросительной интонацией.

– Удушишь, абавязко́ва удушишь. Тольки паздней, – присутствия одного лишь тела бывшего наставника оказалось достаточно, чтобы в речи прорезалась позабытая трасянка. – А зараз – до дому! Ну-кась!

Максим Петрович прикусил последним настоящим зубом язык и плюнул кровавой слюной прямо в поганую рожу навия. Тот завизжал, забился, принялся метаться по подвалу, но с каждым движением оказывался все ближе к переломленной надвое клюке, покуда не растворился в ней целиком. Клюка задрожала, заплясала на полу, но удержала вредного духа. Киловяз поднял две половинки, приложил одну к другой.

– Добрая вещица. Изолентой починю – яшчэ послужишь.

Вереселень засквернословил так, что уши едва не вяли. Максим Петрович поспешил бросить остатки клюки с заточенным в ней паскудником. Еще один прятался где-то поблизости, но не показывался – чуял силу незваного гостя. Его Максим Петрович вытащил из переплетения труб в углу, как кутенка, тряхнул – тот только жалобно перебирал бесчисленными пальчиками.

– Ну и ты – вон отседа!

И затряс его в воздухе, точно тот был не больше пушинки. С каждым движением руки в уродце оставалось все меньше плоти – та опадала наземь жирным серым пеплом. Наконец, Максим Петрович стряхнул последние ошметки с ладони. Стряхнул все, оставшееся от грозной твари, что приспособилась питаться немощными стариками. Затем осторожно переступил через труп какого-то тучного мужика в белом халате. Тот явно был задушен: язык его вывалился наружу, на шее синела полоска от веревки. Киловяз приблизился к Демьяну, присел на корточки.

– Ну, здорова, дядька.

Демьян не ответил. Его исполненный му́ки взгляд вперился в бывшего ученика. Изо рта у него все лезла и лезла всякая дрянь – простокваша вперемешку с сукровицей, тетрадные листки, пережеванная тушенка. И даже неведомо как затесавшаяся в эту мешанину карта – шестерка пик.

– Да-а-а, бачу, ты времени не терял, – причмокнул Максимка. – Что, тяжек оказался грех? А за ним и прочие потягнулися, да? Ты кивни хоть, что слышишь. Не можешь? А шо ты нынче можешь…

Максим Петрович поморщился, потеребил пальцем в дырке, оставшейся от уха. Сплюнул в сторону уже обыкновенной, прозрачной слюной.

– Шо, дядька Демьян, долг платежом, кажут, красен? Вот, вертаю долг. Да не ерзай, не буду я тебе зубы рвать! Ты мою судьбу переписал, и, стал быть, мой пришел черед твою немного облегчить… Ну, иди сюда, маленький!

Максим Петрович занес руку над грудью Демьяна, замер, будто в нерешительности, а потом, зажмурившись, коснулся мертвого колдуна голой ладонью. Тут же из солнечного сплетения Демьяна высунулась пухлая младенческая ручка, ухватилась за край кашемирового шарфа на шее Максима Петровича, вытянула уродливое тело наружу. За прошедшие с тех пор годы гадкий младенец раздался, разжирел; дряблые складки свисали с боков, а морда распухла так, что дитя греха более всего походило на выловленного утопленника. Один глаз заплыл совсем, потерялся где-то на распухшем лице, а второй – выпученный – смотрел сыто, осоловело.

– Эк ты вырос-то! – крякнул Максим Петрович, когда неподъемная тяжесть сомкнула ручонки на его шее, подтянулась и вошла в грудную клетку, стала его частью, обвив собой сердце. Дышать стало тяжело. Киловяз выпрямился, но не полностью; хотел вдохнуть полной грудью, но закашлялся – тяжелы грехи. Вновь наклонился к Демьяну. Тот силился что-то сказать, но поток изо рта никак не прекращался. Максим Петрович отмахнулся – молчи уж.

– Ну что, мож, оставить тебя здесь долеживать, а? – немного издевательски ухмыльнулся киловяз. – Или, скажешь, не заслужил? Акулина-то твоя лежала стольки годов, и ты полежишь, а?

По Демьяновой щеке скатилась слеза – он и сам понимал, что заслужил побольше прочих.

– Ой, тольки давай без этого. Не мальчонка ужо, не разжалобишь. Ладно…

Максим Петрович поднял голову, осмотрел помещение, вздохнул с досадой.

– Да уж, крышу тут не разберешь… На улицу тебе тягнуть— засыпемся. Хрен с ним, ведаю я одну методу. Считай, ту же крышу разобрать, тольки мороки меньше…

Максим Петрович уселся Демьяну на грудь, постаравшись не влезть брюками в лужу рвоты, взялся за голову бывшего учителя, наклонил к себе теменем.

– Вот честное слово, только лишь потому, что мне и без того забот хватает, кроме как очередного еретника по всему Подмосковью гонять…

Нащупав пальцами на голове Демьяна темя, Максим Петрович изо всех сил напряг могучие руки, надавил пальцами в самый центр – туда, где должен был находиться мизерный, с ноготь мизинца, родничок, который у знатких не зарастал окончательно до самой старости. Побежала по рукам теплая еще кровь, ноготь проколол кожу, воткнулся в мягкие ткани. Кряхтя, Максим Петрович кое-как втиснул палец в отверстие и принялся расшатывать кости черепа, погружая пальцы все глубже в Демьянов родничок. Наконец раздался страшный хруст, треск, и череп бывшего учителя лопнул, как орех, выставив напоказ беззащитный, мертвый уже мозг. Отдуваясь, Максим Петрович поднялся на ноги, отряхнул с брюк гадкое папье-маше, которое изрыгал Демьян; достал бумажный платочек и обстоятельно, даже брезгливо, вытер руки – каждый палец, еще и под ногтями уголком провел. Бросил салфетку наземь и, неожиданно, низко в пол поклонился – как в старых фильмах про бояр и крестьян.

– Покойся, дядька, с миром. Иди, куды тебе там положено…

В машину Максим Петрович вернулся в тягостном молчании, сел на водительское сиденье и уставился перед собой. Достал новую салфетку и принялся вновь маниакально тереть руки. Потом, будто только вспомнил, вынул из-под полы пальто две половинки клюки и швырнул на заднее сиденье. Полина отложила книжку, заинтересовалась:

– А это что?

– Не чапа́й! – осадил ее Максим Петрович.

– Че?

– Не трожь, говорю!

– Ну и пожалуйста, больно надо… И как?

– Чего «как»?

– Как прошло? С человеком этим… Что с ним?

– Все с ним. Попрощался.

Киловяз бросил взгляд на книгу Полины.

– Гэта у тебя вместо зачинов? «Ночной дозор»? Ну вот, а говорила, не слушаешь…

– То другое, а это книга, – Полина обиженно засунула книжку в сумку.

– Херня это все, – подытожил Максим Петрович, заводя двигатель. – Темные, Светлые… Оно на самом-то деле зусим по-другому…

И «Ленд Крузер» выехал с территории пансионата. Над лесополосой робко алело рассветное зарево.

Демьян не сразу понял, где очутился. Без бушевавшей в нем битвы пекельный кратер казался еще более громадным и бесконечно пустым. Давно уже осели пороховые газы, запеклась пролившаяся кровь, отгремело эхо взрывов и выстрелов. Даже неугасимые пекельные огни превратились в один лишь чадящий едкий дым. Вокруг не было ни души. Та страшная яма, что терзала его душу в ночных кошмарах, оказалась совсем близко, в дюжине шагов. Теперь она выглядела самой обыкновенной дырой – будто для сортира рыли. Разве что поглубже. Демьян все же побоялся подходить ближе – вытянув шею, пытался углядеть, что же там внутри; что же такое его напугало многие годы назад, но – черным-черно, сколько ни смотри. Вдруг он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернулся, выдохнул удивленно:

– Акулина…

Она выглядела ровно такой, какой он ее запомнил в день их последней встречи – когда Акулина была еще жива. Черные волосы, белая кожа, тонкая талия и бездонная синь лукавых глаз.

– Здравствуй, Дема.

Акулина коснулась его щеки ладонью – и на глазах у Демьяна выступили слезы. Он стоял, не находя слов. Вместо по-настоящему важного в голову лезли всякие глупости. Кое-как Демьян выдавил:

– Где усе-то?