– Ты кто такой? – осипшим голосом спросил Жигалов – прямо перед ним, за разломанным плетнем, металась и толкалась вся эта масса из уродов, словно бы вышедших из ночных кошмаров или из кунсткамеры. Всадник совершенно безумно расхохотался, обнажив голые истерзанные десны. Сказал, шепелявя:
– Ну и народ! Што ж вы, швоего предшедателя не ужнаете?
Демьян подошел ближе, встал за плечом майора; зачем-то он взял свой тряпичный сверток. Прищурился на странного гостя, обвел взглядом толпу бестелят на дороге.
– Евгеша, ты? – с искренним удивлением воскликнул зна́ток.
– Ты его знаешь, что ль? – покосился на него Жигалов.
– А то! И ты знаешь, казали табе про него! Кравчук Евгений Николаич, собственной персоной.
Все ахнули, узнав председателя, заговорили промеж собой. Макар Саныч тихо выругался, тоже подошел ближе, косясь на беснующихся тварей и неверяще глядя на Кравчука.
– Евгеша, ты тут откеда?
– По твою душу пришел, шаможванец! – хохотнул Кравчук, натягивая поводья – конь под ним пытался взбрыкивать. – Ну, тпру-у, шволочь!
– Ты от Акулины, да? – тихо спросил Демьян, но его почему-то все услышали. – Захомутала она тебя таки…
– Не то шлово! – весело отвечал Кравчук. – Я-то думал, што моя Аллочка – хожяйка. Ан нет – такой хожяйки, как Акулинушка, нигде не шышкать. Я жа-ради нее на вше готов! Не веришь? Вот жуб даю, ха-ха. А нет жубов! А жнаешь, хде они? Вше у хожяйки моей, вше ей отдал, самое ценное, што было – я б и больше отдал, но нищего больше нет.
– М-да, ну ты и каблук, – прокомментировал из-за спины Свирид.
– На шебя пошмотри! Ни кола, ни двора, бабу швою колотишь и жалуешьщя вшегда. А женщина – цветок жизни, ее холить и лелеять надо. Мне вот Аллочка жызь подарила, щеловеком меня шделала; ешли б не она, кем бы я был? А Акулинка меня жнаешь кем жделает? Хотя не о том речь. Жа вами, шволочами, должок – ты, Демьян, жену и тещу мою убил. Ты, Макарка Щижый Нош, шражу на мое мешто щел, тока я ущел; тоже должен, штало быть. Шо вшеми вами поквитающь, шуки, вше вы мне должны.
– Прям со всеми? – спросил, напрягшись, Жигалов. Он незаметно схватился за кобуру, щелкнул предохранителем.
– Шо вшеми! – уверенно подтвердил Кравчук и крикнул своему бесовьему войску: – Ату их! Порвать, убить, Демьяна не трогать. Он Акулинке нужен.
Твари, столпившиеся около председателя, заволновались, задвигали голыми спинами и одной волной, разом, рванулись вперед. Телячьи, козьи, свиные рыла метались перед глазами. Жигалов услышал за спиной выстрелы – и первая волна нападавших упала мордами в землю; да он и сам стрелял, делая шаги назад и выкрикивая по привычке: «На тебе, на, на, сука, на!» И пораженные его пулями бестелята падали, но на спины им уже наступали следующие. «Зря я сюда вернулся», – подумал Жигалов, быстро отстреляв обойму и заряжая следующую – он запоздало понял, что обоймы-то у него всего две, так что патроны нужно беречь. Да и у мужиков боезапаса не сады – на всю ораву не хватит.
И обороняться негде – плетень снесли, от хаты Демьяновой одни руины остались. В клубе было бы сподручней, да где он сейчас, тот клуб? В трех километрах, поди, не меньше. Они постепенно отступали, усеивая землю перед собой трупами бестелят. Жигалов раньше никогда с таким не сталкивался, хоть и дошел до Берлина, – никогда он не стрелял в толпу колышущихся безоружных, но бесстрашно наступающих тел. Рядом Макар Саныч палил из пэпэша, жал что есть мочи на гашетку и безостановочно орал. Дуло автомата выплескивало струи пламени, бестелята падали как подкошенные, на них наваливались следующие – безобразные твари с тремя ногами, четырехглазые, пятирогие, маленькие и большие, с торчащими из тел обрубками шей и даже человеческих лиц. От пуль они скукоживались, в тушах образовывались зияющие раны, которые тут же расширялись, и бесноватые твари начинали мгновенно расползаться на слои и волокна – их тела хищно терзали собратья.
В это время Кравчук победоносно смеялся, сидя на вставшем на дыбы коне. Он постоянно потрясал кулаком, будто у него там было спрятано нечто важное. Меж конских ног прошмыгивали все новые и новые бестелята, и не было им конца.
Тут настигли Макара Саныча – он замешкался, перезаряжая диск автомата, задержался на пару секунд. За ногу его схватил один бестеленок, председатель ударил его прикладом, но тут же накинулся багровый, будто кровяная колбаса, дюжий хряк – ухватил за локоть. В мгновение ока Макар Саныч оказался погребен под грудой тварей, которые мотали мордами, вцепляясь острыми зубьями в его руки и ноги. Услышав жалобный стон председателя – не того, а настоящего, майор выстрелил в кучу-малу. От выпущенной пули разлетелась в клочья башка одного урода, но его место тут же занял следующий.
Жигалов успел увидеть искаженное гримасой боли лицо Макара Саныча – тот будто силился что-то сказать, но в это мгновение в глотку председателя вгрызся изогнутыми клыками один из выродков; брызнула кровь из яремной вены, от лица Макара Саныча отхлынула вся жизнь, он мгновенно побледнел. И умер, терзаемый полубесами – один тащил его за ногу, другой за руку, а третий все так же вгрызался в шею, жадно лакая брызжущую кровь. Остальные наседали, трепали труп, растаскивали в стороны за конечности с омерзительным хрустом рвущихся сухожилий. Взрыкивали жалобно, когда не доставалось места у кормушки – более сильные собратья отпихивали слабых в сторону. В мгновение ока возле тела образовалась куча-мала.
Кравчук громко загоготал, крикнул:
– Вот и вше, Макарка, ошвобождаю тебя ш должношти! Ваша ощередь, гошпода-товарищи.
Жигалов подумал уж было: ну все, так странно все и завершится, здесь и конец, Элем Глебович. В обойме всего пара патронов. Один на себя надо бы оставить, чтоб не погибнуть, как и. о. председателя. Незавидная смерть досталась мужику. А где Демьян-то?
А Демьян, точь-в-точь как богомолец юродивый, медленно шел вперед с закрытыми глазами, неся перед собой тряпицу и шепча быстро-быстро какие-то словеса. Тряпица сползла, и Жигалову в глаз прыгнул солнечный зайчик.
«Совсем свихнулся с горя? Зеркало он, что ль, несет? Да не, желтое что-то».
Демьян двигался прямо на ревущую, мычащую и рычащую орду. Жигалов бросился ему наперерез.
– Куда, дурень? Сгинешь!
Демьян лишь отмахнулся от майора, как от мухи. Подошел вплотную к Макар Санычу, останки которого доедали бестелята. Один из уродцев поднял голову, вперил налитые кровью зенки в знатка, замычал угрожающе, стартанул к Демьяну. Майор едва успел ляпнуть ему промеж глаз из макарова. «Последний патрон остался! И лопатки саперной нема!» – тоскливо подумал он.
А Демьян и бровью не дернул – идет, шепчет чего-то и даже глаз не открывает. Вот уже растерзавшие труп председателя полубесы подняли головы, рванулись шаткой рысью к знатку. Демьяна от тварей отделяла пара метров, не больше, когда зна́ток наконец открыл глаза и сдернул тряпицу со своей странной ноши. Кто-то словно включил фотовспышку – весь мир озарило неестественно белое, нестерпимое сияние, сделав все плоским, бесцветным и мертвым. Жуткий многоголосый вой раскатился над округой – точно Жигалов вдруг оказался на гигантской, безразмерной бойне. Сквозь сощуренные до боли глаза майор лишь на секунду осмелился взглянуть на бесформенное раскаленное нечто в руках у Демьяна, и тут же поплатился ожогами на сетчатке – как если б долго смотрел на солнце. Но он успел заметить, как под неистовыми лучами тела уродцев выворачивались наизнанку – внутренней своей пустотой, после чего лопались, разбрызгивая повсюду смрадный дым и внутренности, а через секунду иссыхали в горстки пепла.
Демьян продолжал беззвучно молиться, направляя начищенный обломок церковного купола в разные стороны – так, чтобы никакая погань не выжила.
Когда-то отражавшее самих ангелов зеркало брыкалось в его руках, как живое, отдавая без остатка всю намоленную мощь. Проходя через тела бестелят, свет катком укладывал их в единую дымящуюся массу, дошел до чудовищного коня и пробил тому дыру в боку. Брюхо страшного скакуна лопнуло, и Кравчук рухнул на землю, чертыхаясь и отплевываясь.
