«Вот гэта завернула!» – подумал Дема. Чтоб фюрер застрелился! Теперь Раздор им точно откажет, с такой-то просьбой… Да и при чем тут Нинка-то?

Ан нет – Раздор внимательно глядел на знатку, словно в раздумьях. Глаза ему заменяли десятки фар от мотоциклов и автомобилей, а на самом верху морды – громадный прожектор, из тех, какие на башнях в лагерях ставят, чтоб не убег никто. Свет бил прямиком в знаткую, ярко освещая ее на фоне шевелившихся вокруг грешников. На краю круга света сидел и Дема, сжавшийся в комок и дрожавший; зна́ток пока еще не знал, но этой ночью, проведенной в Пекле, он поседел пуще прежнего.

Наконец репродукторы ожили, и из них раздался тот же по-левитански громкий, зычный голос:

– Да не будет рука твоя распростертою к принятию и сжатою при отдании…

– Не будет… Не будет! – воскликнула Акулина. – Як сказала – так и буде. Наше слово – замок! Кремень! Так, Дема?

– Все так… – неохотно подтвердил юный зна́ток.

– Попомни – лучше терпение, чем гордыня, – зачем-то строго напомнил Раздор.

– Не из гордыни я то делаю, а за-ради народа своего, – парировала знатка. – А терпеть уж мочи нет.

– Тогда договор! – взревел Раздор так, что в ушах зазвенело. – Отныне ты – друг мой. Готова ли такой крест на плечи своя водрузить? Ни одна душа не выдержит, ни одна…

– Так не одна! Двое нас! На двоих грех разделим! – крикнула Акулина и схватила Дему за руку, подтащила ближе к морде черта – любуйся, мол, оба мы согласны. Луч прожектора ударил в глаза с такой силой, что зна́ток зажмурился, прикрыл лицо ладонью.

– И ты готов? – рявкнул на него Раздор, дохнул пылью, смогом и вонью горелой плоти. Дема снова бросил взгляд вниз, в кратер, туда, где по спирали бесконечная баталия спускалась через лес огненных древ в кошмарный, невыразимый центр. Так вот куда, значит…

– Согласен… – выдавил он из себя.

– Возьмешь грех?

– Возьму…

– Тогда душа ваша должна быть едина, сочтена узами брака. Более же всего облекитесь друг с другом в любовь, которая есть совокупность совершенства; и став единым целым, вы родите грех; родив грех, вы завершите сделку; сделка же, придавив вашу единую отныне душу, принесет вас ко мне, друзья, по окончании данного срока. Останетесь вы навеки со мною здесь, в Пекле. – Дему вывернуло наизнанку; он сам не заметил, как к горлу подкатил плотный комок, и юный зна́ток, согнувшись, выблевал содержимое желудка на спину одного из мертвецов, что корчились под ногами.

Не обращая на него внимания, Акулина спросила:

– Что делать треба для сделки?

– Венчаться вам надо, – коротко ответили круглые репродукторы. – Венчание то будет по законам и правилам не церкви, но Пекла.

Выпрямившись и утирая губы рукавом, Дема жалобно спросил:

– Венчание? Якое яшчэ венчание, к черту?

Раздор промолчал, заглох, будто машина с отключенным питанием. В его исполинском теле что-то происходило: глаза-фары отваливались, из дырок под ними лезли обгорелые до черноты человеческие руки, а репродукторы спрятались. Мощные железные лапы черта задвигались, обрушивая вниз пласты земли со скелетами. Снизу же по склону карабкались мертвецы с горящими красным глазами. Они сжимали в руках разные предметы, назначения которых Деме даже не хотелось знать. Раздор гудел, словно бочка:

– Призываю дезертиров и предателей в свидетели, а в плакальщицы – самогубиц, матерей солдатских. Вылезайте, грешные, гостями на свадебке будучи!

Земля буквально оживала под ногами, оказывалась то чьей-то спиной, то грудью. Мертвецы поднимались, собирая себя по частям; крутили головами, разминали обугленные конечности. Вырастали, будто грибы, со всех сторон печальные тени – все как один в платках или касках, сгорбленные, скорбные, с блестящими от слез лицами. Одна как две капли воды походила на мамку.

Зна́ток беспомощно посмотрел на Акулину. Та ответила своим новым, полубезумным взглядом – с улыбкой до ушей. Видневшаяся сквозь прореху в платье грудь была Деме теперь глубоко по барабану. Больше всего в жизни он хотел покинуть это место; закралась даже мысль – а не сон ли все это? Но нет, на кошмар не похоже – в кошмарах обычно не помнишь, как ты в них оказался, а у него в ушах до сих пор стоял визг умирающего банника.

Один из мертвецов водрузил на голову Акулины железный венок, впившийся ей в кожу острыми зубьями, отчего по лбу знатки сразу потекла кровь. Другой такой же венок надели на Дему. Настолько тяжелый, что знаток аж согнулся под его весом и сжал зубы от боли, но не вскрикнул, чтоб не позориться перед наставницей.

Им вручили оплывшую желтую свечу. Забарабанили по рукам горячие капли, скрепляя их ладони воедино, нестерпимо завоняло мертвечиной; по рассказам Акулины Дема знал, что в старину ведьмы делали такие свечи из жира висельника или какого иного самогубца. В мгновение ока узкая площадка у кратера оказалась заполнена мертвецами, в окружении которых жались друг к другу двое знатких. Тем временем плоть Раздора бурлила, оттуда высовывались и тут же пропадали безликие мертвецы; будто он перебирал их, как карты. Наконец, выбрав, видимо, нужного, он водрузил его на лапу, как куклу Петрушку, и склонил ее к знатким. Мертвец заговорил, но звуков не издавал – лишь шевелил губами; ревели репродукторы:

– Блуднику сладок всякий хлеб.

Дема покорно кивнул в ответ на бессмысленную фразу. Тогда «Петрушка» наклонился к Акулине и молвил:

– Сказано в Книге Сираха: «Досада, стыд и срам, когда женщина будет преобладать над своим мужем». Так слушай же, раба Раздора! Преобладай над мужем, будь главней его! Ибо венчание сие совершается не по правилу Божьему, а наоборот. Согласна ли ты быть супротив Бога?

Акулина поперхнулась, и Дема понимал почему – пост она соблюдала едва ли не строже, чем порядок в доме, справляла все православные праздники – и Красную горку, и Яблочный Спас, а перед сном молилась на иконы. Но знаткая все же выдавила из себя:

– Согласна…

– А ты, раб Раздора Демьян, согласен ли быть покорным жене своей?

– Согласен… – прошептал Дема, пошатываясь, словно после контузии. Он был согласен уже на что угодно, лишь бы выбраться отсюда. Мертвец кивнул: только сейчас Дема понял, что это бывший полковой священник, какие были еще до революции, – одеяние его не выцвело полностью, но порядком истерлось за годы нахождения в Пекле. В черных руках он держал книгу – судя по всему, требник, и непрестанно крестил молодых крестным знамением наоборот – начиная с пупа, а не со лба. Народились из плоти Раздора еще два обугленных торса и открутили – каждый со своей стороны – по гайке. Грешный капеллан молвил:

– Обручай, жена, мужа своего, и спрашивай его согласия! А коль не согласится – одной тебе грех тянуть!

Акулина вздрогнула, когда малиновые от жара гайки упали ей на ладонь. Она спешно надела одно «кольцо» себе на безымянный палец – только плоть зашкворчала, а второе протянула Деме. Спросила:

– Согласен… быть мужем моим? Во веки веков?

Зна́ток заколебался, осознавая, что творит и куда их обоих утянет этот грех – в ту страшную воронку по центру кратера, что не выходила из головы. Но он взглянул на Акулину, на ее искаженное мукой лицо; раскаленное кольцо прожигало пальцы, стелился серый дымок. Он закивал истово:

– Согласен. Согласен я!

Возликовал капеллан:

– Отныне объявляю вас мужем и женой! А чтоб закрепить таинство – должно вам возлечь и совокупляться до тех пор, покуда семя твое, раб Раздора Демьян, не попадет в тело твое, раба Раздора Акулина. Тогда сделку можно считать завершенной, а брак ваш – заключенным.

– Прямо здесь? – холодея от ужаса, спросил Дема.

– И да засвидетельствуют сие святотатство дезертиры, узники да матери солдатские! – громыхнул мертвец из репродукторов, пряча требник куда-то под рясу. После чего оплыл гнилым мясом да черным пеплом, исполнив свою роль. Вновь вспыхнули фары, ожили громкоговорители – теперь говорил сам Раздор, без посредников:

– Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Так сотворите же грех!