Печальные процессии мертвецов приближались к огромному – насколько хватало глаз – кратеру, вырытому в вонявшей резиной земле – как если б кто покрышку поджег. Очень большую покрышку – аж глаза от вони слезятся. Конвейер выплевывал туда, в яму, сделанные из душ танки, снаряды и даже самолеты.

В яме той находилось… нечто. Дема даже не знал, как обозвать увиденное, настолько зрелище было необычным. Будто скопище клопов, щитников серых, копошилось в единой куче-мале, наползая на спины друг друга и толкаясь лапками. Шла бесконечная бойня всех против всех: взрывались костяными осколками снаряды, дула танков выплевывали головы экипажа, тыкали штыки из лучевой кости, строчили зубной крошкой пулеметы. И все они закручивались в воронке, что начиналась поверху и спускалась туда, вглубь ямы; приглядевшись, Дема осознал, что серые «клопы» и есть покойники, начинавшие свое шествие от краев кратера на вершине и постепенно, держась за стены и за плечи товарищей, скатывавшиеся туда, вниз… А чего там, внизу-то? Куды они собрались? Он наклонился, уперся коленями в спекшийся от жара обрыв.

– Дема, ты чего? – удивленно спросила Акулина.

– Тсс, глянуть хочу, куды они все идут.

И он, схватившись руками за насыпанный у краев ямы барьер, высунул голову, посмотрел вниз… Туда, где воронка, состоящая из тысяч мертвецов-клопов, сужалась. Ближе к середине вздымались в небо огненные вихри, похожие не то на какие-то адские деревья, не то на грибы, поднимавшие тучи пепла. И через это слепящее безумие Дема разглядел-таки то самое место, куда шли все убитые на войне солдаты. Разглядел и сразу отпрянул обратно, дрожа и хватая ртом воздух. Одной секунды ему хватило, чтобы все понять.

– Ты чего это? – испуганно воскликнула Акулина. – Что там увидел? Дай гляну!

– Не гляди! Не треба, не гляди туды! – тяжело дыша от испуга, юный зна́ток оттащил ее от края.

– Да что там такое?

– Там – конец пути, – промолвил оказавшийся рядом, у края ямы Космач, продолжая таращиться будто бы мимо своим мертвецки-потерянным взором, – и вам туда нельзя. А закурить было б можно…

И ушел, неловко ковыляя и придерживая за руку Степку Ожегова – тот, бедный, еще не приноровился на пулемете шагать, прыгал, как кузнечик. Их обоих безжалостный конвейер сбросил с края ямы, и те, скатившись, будто два мешка, по ощетинившейся ребрами стенке, сразу врубились в гущу схватки.

– Не гляди, Акулин, – едва ли не всхлипывая, повторил Дема – он вцепился в локоть знатки и не отпускал, – не треба такое знать…

– Добре, не стану, – серьезно кивнула знатка, не в силах оторвать глаз от его искаженного, будто бы постаревшего лица, – идти-то дальше сможешь или как?

– Смогу… А куда идти? – спросил он, все еще пытаясь изгнать из памяти увиденное на дне воронки.

– А вона, наверх погляди. Ждут нас уже. Вот он, Раздор. Главный, значится, по нынешней войне.

Дема задрал голову. Свинцовые тучи здесь висели ниже; из них продолжал сыпать редкий пепел, покрывавший серым налетом спины погибших воинов. Сначала он не понял, о чем говорит ему Акулина, но лишь оттого, что в голове не укладывалось назначение странной конструкции, нависшей над кратером-воронкой. Да и застыл в голове иной образ, как негатив на пленке, как ожог от солнца на склере – того, что под ногами, а не над головой.

По-паучьи растопырив семь длинных ног, уперев железные пятки в края кратера, метрах в ста висел черт. Он внимательно надзирал за происходящим, хоть глаз у него и не виднелось; просто ощущался рыщущий туда-обратно нечеловеческий взгляд, вызывавший дрожь в кишках. Ни глаз, ни ушей, ни рта у Раздора не имелось. Вместо тела сплавленное нагромождение техники и плоти – Дема опытным взглядом определил и немецкую «Пантеру», торчавшую сбоку, и артиллерийские орудия, и огромное количество ощетинившихся винтовок, автоматов, минометов, а также почему-то копий, сабель, древних луков и арбалетов, скрепленных выгоревшим до угля человечьим мясом. Жирными валиками свисала требуха упавших дирижаблей; вросшие в тело черта, будто клещи, солдаты долбили себя по фуражкам и шлемам, отдавая честь; многие вскидывали руку в нацистском приветствии. Их вываренные до белков глаза тупо пялились в «небо», кабы оно здесь было. Черт казался старым, жирным, разъевшимся и ощущался таким могущественным, что хотелось пасть перед ним на колени, вымаливая пощады непослушными губами.

Акулина спросила:

– Ну дык чаго ты там, внизу, увидал-то? Нешто жутче, чем этакая образина?

Дема кивнул, а потом даже дернул головой, чтобы наконец забыть, вытряхнуть из мыслей повисший там образ невыразимого кошмара, что ждал погибших солдат на дне кратера.

– Жутче некуда, – признался он.

– Ну, значит, черт тебя не пужает – уже добре, – сказала Акулина и снова крикнула: – Раздор! Сделку хочу!

Железная конструкция застонала, точно собираясь обрушиться. Заскрипели металлические ножищи, зачавкала, отрываясь, приросшая к краям кратера плоть – черт явно нечасто покидал насиженное место. Одна из лап переступила на месте, скрошив цельный пласт «земли», – посыпались в кратер кости и целые скелеты. Гигантский «лик» – щетинистая мешанина из клинков, штыков, обломанных копий и беспорядочно уцепившихся за них рук – приблизился к краю ямы, где стояли знаткие. От образины в нос тяжело шибало порохом, ружейным маслом и горелой мертвечиной.

– Сделка-а-а… – протрубил Раздор так громогласно, что у Демы волосы дыбом встали и в легких задрожало как от взрыва; по краям морды черта высунулись помятые репродукторы – оттуда голос и раздавался. Будто Левитан глаголит.

– Видящие-е-е…

– Сделка! Видящие мы, знаткие! – подтвердила Акулина, смело глядя на древнюю пекельную тварь. – С тобой пришли договор держать – сумеешь ли дать мне то, о чем прошу?

Раздор фыркнул, выпустив клубы черного дыма из беспорядочно разбросанных по морде ноздрей-глушителей; двое знатких раскашлялись.

– Могу дать тебе все, о чем спросишь, видящая; имя мне истинное – легион, ибо нас много; и в наших силах многое. В обмен на плату; какова твоя плата, смертная? Для слов своих ты сделай вес и меру, а для уст своих – дверь и запор. Что вышло из уст твоих – соблюдай и исполняй. Проси!

Акулина деловито кивнула. Сидевший рядом в грязи Дема завороженно наблюдал за ее лицом, заострившимся, как у птицы, с бешено мерцающими стальным синим блеском глазами – в них отражались вспышки на небесной круговерти.

– Хочу отдать самое дорогое, что у меня есть! – каркнула Акулина. – Хочу отдать все, что сможешь ты забрать, Раздор! Все бери! Но просьба у меня непомерная, великая…

Раздор словно бы кивнул задумчиво; от движения из проржавевших пор на его исполинском теле повалил белый пар; застонали пуще прежнего, вторя металлическому скрежету, грешники, прикованные к мешанине из железа и оружия. Все в Раздоре скрипело, звенело; падали в глубину воронки обгоревшие куски военной формы, стекали потоки плавленой резины, сыпались мелкие детали.

– Пекло может стать другом твоим, о женщина; отдались от врагов твоих и стань осмотрительной с друзьями твоими. Верный друг – крепкая защита; кто нашел его, тот нашел сокровище. Кто твой друг отныне?

– Ты, Раздор! Ты мой друг теперь! И он, а он мало того что знаткий, дык яшчэ и воин! – тут Акулина внезапно указала пальцем на Дему, который съежился сбоку, пытаясь казаться незаметным. – Мы твои друзья отныне!

– Хорошо-о-о… Раздору нужны друзья. Пойдут ли двое вместе, не сговорившись меж собою?

– Не пойдут, – подтвердила Акулина.

– Говори тогда просьбу свою от всего сердца!

– Прошу о Победе! – со всех сил крикнула Акулина – крикнула прямо в морду черту, да так громко и искренне, что даже он на секунду отпрянул. – Прошу о том, шоб вышла эта падаль нацистская из Беларуси! Хочу, шоб гнали гнид до самого Берлину, да шоб фюрер у себя в Рейхе застрелился от отчаяния! Хочу, шоб наши устроили в Германии такое, от чего фрицы потом полвека отойти не смогли, и шоб каялись, каялись пред миром всем за свои злочинства! Шоб потом нацистов все ненавидели! Шчоб заплатили они сполна за Нинку и за всех Нинок, которых спортили, сволочи паганые!