– Начальник, у нас без происшествий!
– Ты гэта кому другому втирай, – лениво сказал старшина и поморщился, увидев Демьяна, вытирающего с губ кровь. Кивнул на Каштана с залитой кровью рубахой. – Без происшествий, ха, вижу! Гэта шо яшчэ за звер такой у вас?
– Демьян Рыгорыч Климов, товарищ начальник! – гаркнул зна́ток, выпрямляясь.
– Драку ты затеял?
– Я, товарищ начальник!
– Людей пошто кусаешь? Ты собака, шо ль, якая?
– Виноват, товарищ начальник! Повздорили малясь…
– Гулевич, врача вызови! Хотя нет, веди пострадавшего в лазарет сразу. А гэтого… кусачего в ШИЗО на двое суток, потом с ним разберемся. Яшчэ пострадавшие в драке имеются?
– Никак нет!
Демьян помотал головой – в ушах до сих пор звенело. Не самый дрянной исход, если подумать. А мог бы к обеду уже к Боженьке без доклада явиться, ан нет, свезло. Всего двое суток…
Знатка вывели в продол с руками, скрещенными за спиной; поставили у стенки. Мимо провели дюжего Каштана – тот бросил на «фраера» испуганный взгляд. Пока Демьян пялился в болотно-зеленую корку краски на стене, дверь захлопнули, а старшину подозвал к себе Фикса через «робот» – отверстие, предназначенное для раздачи пищи или почты.
– Слышь, старшина… – разобрал Демьян, но дальше доносилось только неразборчивое бормотание – что-то про долг, про воровской статус и какой-то там «стакан».
– Лады, туды так туды. Отведу, – легко согласился старшина. – Суеверный ты человек, Фикса, – веришь в чепуху всякую!
– Я ж не коммунист и не атеист, – скромно ответил старый вор и крикнул в продол, обращаясь к Демьяну: – Эй, фраер!
– Чаго тебе, вор?
– Того! Рубаху мне оставь, не пригодится тебе боле.
– Гэта яшчэ с чаго бы?
– А с того. Из того «стакана» живым не возвращаются.
– Так ты, поди, и с колодой своей раньше не проигрывал, а оно вишь як бывае. Про долг не забывай – сорок рублей, помнишь? А то того… Развальцуют!
Из окошка высунул голову Егоза и крикнул вслед уходящему по продолу Демьяну:
– Лучше сам удавись, фраер! Меньше мучиться!
Штрафной изолятор – несколько камер в ряд в узком темном коридорчике – располагался в подвале. Судя по всему, тюрьму построили еще до революции: от царившей здесь сырости штукатурка отлипала от стен склизкими шматками. Знатка сперва втолкнули в одну из камер, холодную, с блестящими от влаги стенами. Из всей обстановки – маленький столик, поднятые к стене нары и параша в углу. Конвойный солдатик принялся зачитывать правила распорядка, как его прервал второй пупкарь, постарше и с лычками сержанта:
– Ты куды его привел, дурань? Старшина же сказал – в тот самый «стакан»! На двое суток!
«Да шо за стакан такой?» – подумалось знатку.
– Тьху ты!
Солдатик хлопнул себя по лбу ладонью, вытянул Демьяна из камеры и отвел в самый конец коридора. Здесь находилась еще одна дверь, узкая и низкая, с ржавыми петлями. С трудом провернув в замке ключ, солдатик толкнул Демьяна в спину:
– Ну, заходи!
Он и зашел. Сзади лязгнула дверь, и Демьян оказался в «стакане», сразу поняв значение такого странного названия. Развернуться здесь было, конечно, можно, хоть и с трудом, обдирая плечи о щербатые стенки. Присесть тоже – разве что на корточки, а вот лечь – уже никак. Сквозь узкое зарешеченное оконце в потолке кое-как пробивался тусклый свет. Осознав свое положение, Демьян аж прищелкнул языком. «В тесноте да не в обиде. Ладно, хужее бывало!»
Вспомнился случай, как он от проходящей через хутор колонны эсэсовцев схоронился в деревенском сортире. Вот там так же было – тесно, холодно, сыро, темно, разве что воняло пуще.
Демьян повертелся, оглядывая свое узилище: стены покрывали отметины, оставленные предыдущими сидельцами: черточки, аббревиатуры, какие-то блатные словечки и надписи такого рода: «Тута был Сашко Билый» «Не забуду мать родную» «Господи, спаси и сохрани» «Грядет конец. Покайтесь, грешные». Демьян усмехнулся: вот тебе и диалектический материализм. А как прижмет – так глаза да уши и раскроются. Как там говорилось? «Не бывает атеистов в окопах под огнем».
Зна́ток поднял взгляд под потолок и увидел выцарапанные на стене ровным почерком строки. Кхекнул, прочищая горло, и зачем-то прочел вслух:
Как мало пройдено дорог, Как много сделано ошибок.
И ниже подпись: «Есенин». «И здесь Есенин, шо за черт?»
Успокоившись после драки и смирившись с новой обстановкой, Демьян вдруг понял, что смертельно, невыносимо устал. Сперва бессонная ночь с бестелятами, потом задержание, СИЗО – он не спал вот уже вторые сутки. В ушах до сих пор звенело от криков Жигалова, от ударов Каштана; эхом в этот звон вмешивался каркающий смех Купавы, исходивший из развороченного рта обманутого зоотехника.
Демьян кое-как расположился буквой «зю», сев задницей на холодный пол, а ноги упер в стену, не сумев вытянуть полностью. Поди усни в такой позе, но Демьян был так вымотан, что отключился почти мгновенно. Проснулся он от боли в затекших коленях; поднялся, поежился от холода, растирая плечи. Кажется, побаливали почки; несмотря на жаркую летнюю ночь, пол был на ощупь как лед. Да и обглодыш отсутствующего безымянного пальца вновь заныл – реагировал на стужу.
«Эдак я себе за двое суток все мужское отморожу. Лучше уж стоймя спать, як лошадь, а то потом – извините, Анна Демидовна, Родина дает – Родина и забирает».
Сквозь оконную решетку не проникало света, и в «стакане» было темно, как в поставленном на попа гробу. Ноги горели, по ним пробежала цепочка колючих иголок. Зна́ток помассировал мышцы в попытке вернуть кровообращение. Ночь обещала быть долгой. Спать теперь тоже не хотелось, да и как тут уснешь, когда не то почки застудишь, не то ноги потом отнять придется. И это посередь лета! Взгляд опять упал на выцарапанные на стене строчки. Само собой на губы легло другое стихотворение мятежного поэта:
Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди.
Как же там дальше?
Привыкший учить заговоры на зубок мозг со скрипом выдал нужные слова, и зна́ток непроизвольно продекламировал:
До свиданья, друг мой, без руки, без слова, Не грусти и не печаль бровей,— В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.
«А ведь мы с тобой так толком и не попрощались тогда», – подумалось Демьяну.
Из соседнего «стакана» внезапно раздался глухой голос:
– А ты стихоплет, шо ль?
– Гэта Есенин… – машинально ответил Демьян и тут же спохватился: – А ты кто таков?
– А что в имени тебе моем?
Демьян хотел было нагрубить, но призадумался – и правда, а не все ли равно? Одну ведь лямку тянут. Спросил:
– За якой грех тебе сюды забуровили?
– Грехов я скопил немало, да только мало тебе в них интересу. Ты лучшей про себя, касатик, расскажи.
– Ага, разбежался.
– Дык а чего ж тут еще делать? Молча двое суток як вечность покажутся, а небо – с овчинку.
– Ничего, помолчим.
– Да ладно, я ж тута давно чалюсь, много чаго слыхал и вот чаго понял – у кажного история такая есть, что никому не скажешь, тольки ежели перед самой смертию.
– Дык я помирать яшчэ и не сбираюсь, – хохотнул Демьян.
– А ты откуль ведаешь, что тебе на роду писано? Али судьбу наперед знаешь?
И ведь впрямь, и не знал Демьян, сколько ему осталось небо коптить. Может, придут завтра коллеги Жигалова да потащат в другой подвал – посырее да потемнее, будут водить по коридорам, а потом дубинками по почкам, весь внутряк отобьют. Так и сдохнет в лазарете, напишут в графе «причина смерти» – упал, ударился. Или до того он застудится в этом «стакане», что потом и сам не поймет, как помер от пневмонии, бесов по палате гоняя. А может, и вовсе не выйдет он из «стакана»:
