– Вернись к дракону, добром прошу. – Терпение Грига, и без того невеликое, иссякло, как в засуху мутный ручей. Из ногтей проросли ярко-желтые нити, оплетенные багровым сиянием.

– Напугал! – вновь развеселился Сухарь, заскрипел в своем кресле, заплакал от смеха. – Что ты можешь, никчемный, против меня? Ни знаний, ни силы – гонор один. От Тамары и то больше пользы. Ладно, уважу твое любопытство. Брюс отправил письмо Ньютону, где рассказывал обо всех шагах, приведших к удачному эксперименту. Да только англицкий маг к той минуте сам откинул копыта. Иронично, не так ли, сынок? Возможно, валяется это письмо в каком-нибудь пыльном королевском архиве. А что до дракона – я бился с ним, тяжко ранил аспида азиатского. Надеюсь, издох по дороге в Китай. В этом месть Сухаря за погибших товарищей: я отнял у Брюса лабораторию в башне, выселил прочь Навигацкую школу и новоявленное Бюро Кромки. Я прибрал к рукам бумаги фельдмаршала, пока тот рыдал над телом Петра в промозглых дворцах Петербурга. Когда Брюс умер, сразился с драконом. А тот, истекая исподней кровью, проклял меня и потомков моих. Мерзко так проклял, вспоминать неохота, что прошипел израненный гад. Что еще тебе интересно, никчемный?

– Владел ли дракон из эпохи Петра каким-нибудь инструментом? Музыкальным, я имею в виду. И зачем вернулся в Москву сегодня?

Сухарь в кои веки посмотрел с интересом, окончательно выходя из спячки. Оглядел наследника с головы до пят.

– Если спрашиваешь, значит, успел подраться. Выжил в битве – ну что ж, хвалю. Против змея выстоять трудно. Тот дракон и вправду играл на диковинном инструменте цинь. Не просто играл, а сражался звуками, совсем как ты, неразумный сын. Когда мы бились в последний раз, дракон порвал на цине все струны, но сумел оцарапать заклятием. Улетая, обещал, что потомки его придут в белокаменный город, чтобы вернуть амулет звезды. – Сухарь помрачнел, нахохлился, вспомнил о чем-то страшном, кровавом. – Если можешь, останови его, сын, нацепи ошейник, подчини своей воле. Иначе хана Москве златоглавой. А за ней и миру конец.

Синг Шё склонился над Кондашовым. Расплетенные черные волосы шелковой завесой упали на маску, почти скрывая глаза. Петр Иванович шевельнул губами, комкая пальцами простыни.

– Хотите что-то сказать? Осталось в запасе заклятие? – ласково улыбнулся Синг Шё и выдернул из головы Кондашова изящную заколку с нефритовым стержнем.

На кончике шпильки скопилась кровь и белесые кусочки мозга, которые Синг Шё слизнул языком, раздвоенным, как у змеи.

– Я предупреждал, господин Кондашов, мои уроки обходятся дорого. Вот вам еще один: охотник на дракона всегда должен помнить о чешуйчатой тени за своей спиной.

Синг Шё поднялся, оглядел ханьфу. Тонкие шелка поменяли оттенки с небесных в гранат и сливу. Любопытно, как исподняя кровь умеет разнообразить палитру.

Брезгливо скривившись, Синг Шё сорвал с себя маскарадный наряд и оказался в современном костюме: легкие светлые брюки и рубашка с оборванными рукавами. Почему высокая мода выбрала «рваный» стиль, для Синг Шё оставалось загадкой. Иногда, примеряя костюм, присланный модельером, он смеялся, настолько вещь казалась подобранной на помойке или вышедшей из смертельной драки: все драное, кое-как залатанное, с прорехами и грубыми швами. А вот сейчас этот стиль подошел. Можно сказать, слился с пейзажем.

В апартаментах Петра Кондашова разбились все зеркала, хрустели осколками под ногами, но огромные панорамные стекла отражали стройную фигуру в белом посреди разгромленного пространства. Этот лофт придется отмывать неделю, они честно постарались испортить жизнь клининговым службам Москвы. До чего сильный попался испод, кто же знал, что столько придется возиться!

Синг Шё вытер руки о полы халата, скинул ханьфу в биокамин, простер пальцы и выпустил яркое пламя, вмиг спалившее испорченный шелк.

– Неудобная одежда, но очень полезная, – поделился он с Кондашовым, все еще плетущим слабые нити, оставшиеся от сознания. – Прежде чем выпью вас окончательно, поделюсь интересной деталью. Трава на том вензеле, помните? Вы так пылко взялись за дело, собирали информацию, трясли народ, мешая наслаждаться кальяном и музыкой… Урок второй: это звездчатка. Представляете, как все просто? Звезды и змея, вот и ответ!

Синг Шё, Звездный Змей, рассмеялся, заливисто, искренне, как ребенок. Кондашов хрипел и смотрел на него, тщетно силясь сплести заклинание. Его мысли словно утекали в пробоину и кружили вокруг вскрытого черепа, Синг Шё их читал как скучную книгу.

Глава вспоминал и складывал: когда выходили из банкетного зала, многие азиаты подскочили, а затем рухнули на пол, подобострастно согнув колени и ткнувшись лбами в ладони. Предельное почтение и унижение, отчего же Кондашов принял все на свой счет? Как не заметил, что гуцинистов двое? Ночью играл один, а этот явился ближе к обеду? А когда охрана внизу попыталась отнять шпильку у мастера Синга, почему Кондашов воспротивился? Так верил в силу Дома Иллюзий? Надеялся на паутину? Где она теперь? Уничтожена, лишь клочья висят в волосах убийцы.

– Паутина в волосах? – возмутился Синг Шё. Нащупал комок, прилипший к виску, осмотрел со всех сторон и отправил в рот. – Вы же знаете китайскую кухню, глава. Мы способны съесть что угодно, в этом преимущество нашего вида. Впрочем, поговорим о деле. Этому достойному доложили, что вы ищете архив Брюса. А еще вы охотились за амулетом, утраченным в пятьдесят третьем году. Амулет упустили, а что с архивом? Есть какие-то результаты?

У Кондашова хватило сил подобрать осколок стекла. Синг Шё взглянул неприязненно, ожидая глупой атаки, но Петр Иванович удивил, сжав осколок в ладони так сильно, что на коже выступили капли крови.

– А-ля! – прохрипел он в ответ, с вызовом глядя на азиата.

– Дешевая информация, – отмахнулся китаец от женского имени. – И без вас догадался, кто стал со-зданием. Что с архивом, господин Кондашов?

Но Петр Иванович замолчал, глядя куда-то вдаль, в заляпанные кровью панорамные окна, на виды искренне любимой Москвы.

В его памяти не было места архиву, там задержались лишь боль и позор. Как он впустил за порог Синг Шё, пытаясь взять под контроль паутиной, и как неожиданно в элитных покоях запахло морем и чешуей и какой-то пикантной пряностью, отчего засвербело в носу. Он чихнул всего раз, одолев наваждение. Всего один раз – и проиграл. Жестокий китаец в изящном ханьфу закрутился, как древний воин в дорамах, воспарил над полом и внутренней силой легко отразил атаки. Не ограничился одним лишь духом, с упоением ломал и живое тело. А когда Кондашов сдержал первый натиск, призвав всю силу Москвы-реки, неприметным жестом расчехлил гуцинь и провел ногтями по шелковым струнам.