— Да-да, — кивнул я. — Беги уже, я всё понимаю.

Он развернулся и умчался обратно.

А я, положив второй конверт в карман, перешёл дорогу и направился в кофейню.

Ещё одно дело закрыто.

Я стал богаче на двести тысяч рублей. А ещё, по-моему у меня появилась нахлебница.

Глава 23

Я снова посмотрел на зебру и подумал: «Не, к ней я не пойду. Перебегу здесь. Машин всё равно нет».

Улочка хоть и недалеко от центра, но не такая уж оживлённая. Центральная магистраль — с другой стороны от входа в торговый центр.

Поэтому, в очередной раз нарушая правила дорожного движения, я перебежал дорогу к сверкающему стеклянно-металлическому гиганту, который здесь зовут «молом». Ну, бизнес-центр. В моём прошлом мире такие называли ТЦ. Здесь же — почему-то БЦ. Не торговые центры, а бизнес-центры.

Логика у местных простая: площадь не тратят, как у нас, на двух-трёхэтажных торговых монстров. Здесь первые пять этажей — торговая зона, а остальные пятнадцать, двадцать, а то и сорок — офисы. Иногда и пентхаусы с квартирами на верхотуре лепят. Но в нашем случае как раз тот вариант, где квартир нет, одни офисы. Вроде бы даже представительство какой-то столичной корпорации сидит на верхних этажах. Зачем крупной компании держать филиал так близко к столице — понятия не имею.

Вот об этом я и размышлял, пока перебегал дорогу.

Подходя к кофейне, неожиданно поймал себя на мысли: а может, сегодня чай? Кофе что-то поднадоел. Да и сердце колотится как-то слишком бодро — то ли от бега, то ли от мысли, что у меня теперь появилась… ещё одна нахлебница.

Первый хоть проявил себя.

Неприятно признавать, но внутренний голос уверенно подсказывал: я сейчас поднимусь в офис и увижу заплаканные глаза. Глаза, которые будут умолять хотя бы на время оставить её пожить у меня. Или хотя бы в офисе. И обязательно будет рассказ о том, что все деньги она отдавала матери — и ведь я ей поверю.

Это не мой навык чтения людей из прошлой жизни — это просто человеческое чувство. Я уже знал: именно так и будет.

А я, чёрт возьми, как настоящий джентльмен, с моим-то чувством справедливости, отказать не смогу. Да и юношеские гормоны, что уж там, тоже не особо рвутся отказывать такой красивой девушке, как Ксюша. Она и правда неплохая.

Тут, наверное, всё-таки в матери дело.

* * *

Авдосия Евдокимовна-Кранова отрезала маленький кусочек прожаренного стейка — почти ювелирным движением, будто не еду резала, а дорогую ткань. Она любила есть медленно, растягивая удовольствие. Любила ощущать, что может позволить себе всё — лучшие продукты, лучший стол, лучшую посуду. И главное — лучшего мужчину рядом. Пусть и молодого. Пусть и купленного.

Молодой парнишка, который был не прочь пожить в такой усадьбе, лениво потянулся на стуле напротив, демонстрируя своё молодое подкачанное тело. Потянулся не просто так — с тем самым полуигривым жестом, который мужчины его профессии доводят до автоматизма.

Он сидел за огромным обеденным столом из тёмного лакированного дерева. Стол был старый, дорогой, тяжёлый, с резными ножками — вещь из тех времён, когда мебель не покупали, а наследовали. Под ним мягкий ковёр, по бокам — стулья с высокой спинкой, обтянутые бархатом. Всё чуть выцветшее, но без единой потертости: за этим домом следили, ухаживали, реставрировали, будто каждая вещь — память о статусе, который когда-то был у рода Крановых.

Усадьба сама по себе тоже походила на музей — дорогие барельефы на стенах, картины в массивных рамах, тяжёлые шторы, которые закрывали лишний свет. Ремонт, очевидно, делали давно, но делали так, как делают богатые старухи — один раз, основательно, на века. Качественно, дорого и с претензией на вкус, который она сама считала безупречным.

И теперь во всём этом великолепии сидел он — двадцатидвухлетний «мальчик», которого она называла Франсуа.

Молодой — условно. Для неё он был «мальчик».

Для себя — «профессионал».

Авдосья Евдокимовна, бывшая графиня, сидела на противоположной стороне стола, аккуратно отрезая небольшой, но явно дорогой кусок прожаренного мяса. Она ела медленно, с наслаждением, с тем самым видом утончённости, который люди её круга не теряют, даже когда давно вылетели из высшего света. На тарелке рядом лежали овощи, сыр, зелень — всё качественное, свежее, привезённое специально по заказу.

Интересно было другое: откуда у неё деньги?

Усадьба стоила как небольшой пентхаус в современных БЦ. Мясо, продукты, картины, дорогая сервировка — всё это требовало средств. А она, между прочим, платила ему немало. Жизнь с таким, как он, бесплатно не обходится: у Франсуа (Саши, если без маскировки) был свой прайс, и Авдосья его исправно закрывала.

И именно это всегда грызло его лёгким любопытством.

Откуда у такой дамы — у упавшей из аристократии — такие деньги? И почему она так легко и щедро ими распоряжается?

Но Саша решил этот вопрос не задавать. Пока платят — он работает. Пока кормят — он молчит.

И сейчас, глядя на эту напыщенную роскошь в полузаброшенной усадьбе, он понимал только одно:

Живёт она настолько хорошо, что невольно начинаешь подозревать — деньги у этой «зайки» берутся явно не из воздуха.

Авдосья считала Франсуа приятным напоминанием, что она до сих пор вызывает интерес у тех, кто моложе на добрый десяток лет.

— Франсуа, — протянула она, даже не поднимая взгляда от стейка. — Может, после обеда ты сделаешь массаж своей зайке?

Парня звали Саша. Но в клубах, где он знакомился с такими, как Авдосия, имён Саша не существовало. Были Франсуа, Ромео, Рафаэль — всё, что продавалось дорого и звучно. Он давно понял, что его тело — товар, и товар должен иметь красивую этикетку.

Когда-то всё начиналось с уличных турников: брусья, бег, пресс.

Саше было восемнадцать, когда первая клиентка — мамина подруга, тётя Ирина — сунула ему деньги «за стержень». За молодость. За умение слушать.

Теперь ему двадцать два. Через пару месяцев — двадцать три. Внешность отточена, язык подвешен, и таких, как Авдосия, он давно не смущался.

Она ему нравилась… почти. Единственное, что резало глаз — её лишний вес. Но и к этому он привык: его работа — делать так, чтобы клиентка чувствовала себя богиней.

Он улыбнулся:

— Конечно, зайка. Всё для тебя. А ты мне сегодня дашь денежку на