Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 76

– Не совсем волшебство, – сказала ей Прасковья. – Раз в году нужно платить за то, что я бессмертная. Мне уже, кстати, лет сто пятьдесят, наверно.

– Сто пятьдесят? – распахнула Даша глаза. – А вы Ленина видели?

Что на это могла ответить Прасковья? «Извини, Дашутка, никого не видела, где-то в других местах ошивалась, зато моя подруга по ремеслу, которая сейчас в Калинине живет, однажды взяла автограф у Надсона». Такой ответ вряд ли удовлетворил бы подружку гомункула.

– Не довелось, – призналась Прасковья. – Зато я революцию немного помню. И Гражданскую войну.

– Страшно было? – спросила Даша.

– Как только не было. И страшно тоже.

Очевидно, что в голосе Прасковьи при этих словах случилось что-то такое, отчего Даша ей поверила.

– Так вот! Волшебство! – напомнила Прасковья. – Раз в год, в ночь с тридцать первого декабря на первое января, мы с моим филином делаем так, чтобы у каждого человека в городе забылось самое плохое, что случилось за год, а запомнилось что-нибудь хорошее. Правда, мы не можем целиком воспоминание убрать, только самую неприятную часть из него, но и этого хватает, чтобы стало полегче. А в голову каждому вставляем хороший кусочек из наших воспоминаний. Как солнце на пруду блестело в хорошую погоду, как приятно было разворачивать фантик у конфеты, – вместо того воспоминания, которое забрали.

– В городе столько людей, – сказала Даша. – Это получается, что вы после того, как Новый год проходит, только плохое помните, а хорошее забываете?

– Выходит, что так. Но, во-первых, это не такая уж большая цена за долгую жизнь. А во-вторых, не самое страшное и ужасное мне в голову попадает, а то, что человека больше всего беспокоит, что ему больше всего уснуть не дает. Люди странно устроены, доложу я тебе. Какой-нибудь дедушка всю войну прошел, под бомбежку неизвестно сколько раз попадал, а он до сих пор бесится, что над ним однополчанин тридцать лет назад подшутил, а он остроумный ответ не сразу придумал. Или что место не уступили в автобусе. Или что-нибудь такое, что кажется вовсе несущественным для других, а человека задевает. Допустим, кран у соседей гудел и они его не сразу починили, да еще и нагрубили, когда к ним постучался. Не такое уж это плохое, не самое плохое.

Сказанное Прасковьей, видно, все равно что ветер прошумело в ушах Даши.

– Выходит, вы Деду Морозу помогаете, чтобы люди Новый год встретили? – спросила она.

– Д-да, – неуверенно подтвердила Прасковья, непонятно ошеломленная таким очевидным для ребенка вопросом, тем более тогда дело и впрямь приближалось к празднику с елками, масками и всем таким. – Помогаю…

– ВОЛШЕБСТВО? – захохотал знакомый черт, когда Прасковья попросила его устроить маленькой соседке какой-нибудь сюрприз. – Для нынешнего человеческого ребенка? Ты не представляешь, насколько это просто! Чудовищно, конечно, что все настолько дико и незамысловато сейчас в нашей прекрасной стране; впрочем, мы же не о политике сейчас, бог с ней.

Черт и его знакомая переоделись в соответствующие костюмы и заявились в гости к соседям, вслед за Дедом Морозом и Снегурочкой из профкома. На следующее утро, часов в девять, Даша уже долбилась в дверь Прасковьи, но, когда та открыла, ничего не смогла сказать от благодарности, только обняла Прасковью и убежала к себе. Озадаченная Прасковья позвонила черту и спросила, что он такого сделал.

– Подарил коробку карандашей, – ответил черт. – Там тридцать два цвета. Кажется, если бы ведро мороженого притащил и из кармана внезапно достал, и то меньше бы удивил.

– И откуда такое?

– Места надо знать и быстро бегать, – отшутился черт самодовольно.

Даша прожила по соседству еще года полтора, потом им дали квартиру получше, они съехали, девочка обещала, что будет забегать в гости, но, конечно, как это и бывает у детей, не пришла: кто бы ее отпустил? да и зачем?

Девяностые помнились Прасковье в основном обилием заведений по проявке фотографий («Фуджи», «Кодак»), так что она пусть и не фотографировала, но если оглядывалась в прошлое, то видела эпизоды оттуда в палитре той ненатуральной, выцветающей химии, которую давали тогдашние дешевые мыльницы. То ли оттого, что она уже работала диспетчером такси и приходилось подолгу ждать нужного автобуса на работу и обратно, то ли потому, что само время было такое странное, демисезонное, что ли, Прасковья запомнила, как было пасмурно, до чего тяжелые капли висели на облетевших ветках кустов и деревьев, липкую глину на сапогах, корабельные волны, которые машины разметывали, когда вкатывались в лужи, а лужи помнились многочисленные, серые, втекавшие одна в другую. Столько дорог, казалось, не было, сколько луж вместо дорог и тротуаров. В новостях говорили о наркоманах, Прасковья не помнила, чтобы встретила хотя бы одного, но она знала, что они многочисленны, потому что не было дня, когда, выйдя на улицу, она не наступала на использованный шприц, а то и не на один, и те нежно, как первые осенние льдинки, ломались под ногами.

Все вокруг тогда походили на каких-то беспризорников – и дети, и взрослые тоже. Прасковья встречалась с благополучным гражданином, но все в нем говорило о бесприютности и тоске. К примеру, его «тойота», похожая на голову крокодила, крокодилового же цвета, почему-то наводила Прасковью на мысли о болотах, москитах, людоедах, Халхин-Голе. Ретроспективный взгляд на ухажера вызывал у нее что-то вроде жалости, особенная грусть всплывала при воспоминании о его одеколоне, большой меховой шапке, на шерсть которой он дул, прежде чем надеть, еще белый вельветовый шарфик у него имелся, чистый, но отчего-то похожий на портянку.

Алкогольные херувимы тогда ничем не отличались внешне от сахарных, да и от людей тоже. Черти выглядели несколько старомодно, скромненько и бледненько, бедновато, но чисто. Впрочем, неизменная их симпатичность, как и в любые, даже и более трудные времена, была, как всегда, при них.

Именно поэтому, когда однажды вечером после очередного рабочего дня Прасковья вернулась домой и обнаружила нового гостя, которого приволок гомункул, она решила, что к ним каким-то неведомым образом занесло маленького черта. Ощущение, которое она испытала при первом взгляде на него, один в один совпадало с тем, что она испытала в кино очень много лет назад, когда на черно-белом экране появился Олег Видов. Мальчик и рта не успел раскрыть, чтобы поздороваться, а Прасковья уже совершенно втюхалась в него, абсолютно очарованная тем, какой он был весь светлый, с открытым взглядом, готовый улыбнуться. Лишь потом она обратила внимание на его жуткие штаны, заправленные в шерстяные носки, на кофту, которая была ему велика настолько, что из закатанных рукавов торчали кончики пальцев. Тогда лишь Прасковья сообразила наконец, что мальчик не из

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 76