«Девочка растёт, — вздохнула про себя графиня, — и становится излишне дерзкой. Может, наказать её? Нет, слишком поздно, девица уже на выданье, восемнадцать лет исполнилось, она хочет любить и быть любимой, а князь Юсупов…» Графиня вспомнила слащавого, прилизанного юношу, что томным взглядом смотрел на мужчин высшего света, предпочитая находиться скорее в их обществе, чем в обществе экзальтированных и изнеженных барышень, и её настроение, и так не очень хорошее, испортилось ещё сильнее.

Конечно, барышни разные: и красивые, и безобразные, есть и умные, и откровенные дуры, высшего света и полу высшего, холодные в любви и страстные, но если князю они не нравятся, любые, то с этим ничего поделать нельзя, кроме как разорвать помолвку. Правда, для этого нужен достаточно весомый повод, а его всё никак не находилось.

— Ты слышала, как я разговаривала с отцом?

— Нет, но я знаю, что отец звонил тебе, маман.

— Да, так вот, — графиня замолчала, дав возможность официанту расставить чашечки с какао и тарелку с фруктами. — Отец звонил предупредить, чтобы мы приняли особые меры предосторожности, у нас в империи активизировались иностранные агенты. Конечно, мы в долгу не останемся, но пока весь мир против нас, и у наших противников больше возможностей навредить.

— И поэтому ты носишь дамский револьвер в сумочке, маман?

Взгляд графини невольно метнулся в сторону лежащей рядом на стуле сумочки, и тут же вернулся обратно. Она промолчала, не желая говорить ни да, ни нет.

— А ты, маман, умеешь пользоваться им? — не отставала от неё дочь.

— Женевьева, ты дерзишь, у меня нет никакого револьвера в сумочке.

— А, ну тогда извини, — и дочь уткнулась в свою чашку с какао.

Графиня помолчала, но дело касалось их личной безопасности, поэтому молчать ей не пристало, наоборот, уже давно надо поговорить на эту тему, но… графиня опасалась, и вот почему. Если говорить о безопасности, то придётся упоминать о нападениях на военно-полевые лагеря, о чём писали во всех газетах. Женевьева газет не читала, поэтому ни о чём не подозревала, а зря. И всё же, сказать придётся.

— Ты читала последние газеты?

— Маман, ты же знаешь, я не интересуюсь политикой.

— В газетах пишут не только о политике.

— Ну и новостями тоже.

— Это хорошо, но и одновременно плохо.

— Почему? — задала короткий вопрос дочь, отхлебывая при этом какао и вгрызаясь в хрустящий, желтовато-молочный круассан.

Графиня поморщилась, глядя, как аппетитно жуёт дочь, но ничего не ответила, а подозвала к себе официанта.

— Будьте добры, — обратилась она к нему, — принесите мне, пожалуйста, последний выпуск газеты «Вестник Крыма».

— Сию минуту, ваше сиятельство.

— Гм, мама, ты хочешь дать мне почитать газету?

— Да, думаю, тебе интересно почитать о своих сокурсниках, которые, пока ты тут отдыхаешь, продолжали учиться в военно-полевом лагере⁈ — говоря эти слова, графиня пристально смотрела на дочь, стараясь успеть поймать реакцию на её слова. Любой дрогнувший мускул лица или тела должен о многом ей сказать, сообщить то, чего не скажет язык.

Дочь, дожёвывающая почти съеденный круассан, спокойно проглотила его, запила какао и спросила.

— Опять что-то Дегтярёв натворил? И что на этот раз? — ни один мускул на её лице не дрогнул, только глаза заблестели каким-то насмешливым блеском.

— Ты, видимо, думаешь, что он там развлекался? Впрочем, принесут газету, почитаешь.

Через пару минут подошёл официант, неся на блюде свежую газету и, склонившись перед графиней, отдал её. Взявшись за газету, графиня развернула её, внимательно осмотрела все страницы и, найдя интересующую статью, свернула и передала дочери, указав, где читать. Женевьева приняла газету и полностью погрузилась в чтение. Мать внимательно следила за ней, не прекращая попыток понять её отношение по реакции.

На первой полосе газеты была напечатана статья с громким заголовком:

НАПАДЕНИЯ НА ВОЕННЫЕ ЛАГЕРЯ! ИМПЕРАТОР СДЕЛАЛ РАЗНОС ВОЕННОМУ ВЕДОМСТВУ! МНОГО ПОГИБШИХ И ЕЩЁ БОЛЬШЕ РАНЕНЫХ!

Дальше, собственно, кратко излагались прошедшие события, а в конце перечислялись лагеря, в которых всё и произошло. Отдельным списком шли фамилии погибших и раненых. Женевьева дошла до перечисления фамилий, начала читать, потом перечитывать, и стала стремительно бледнеть.

— Он убит!

— Кто убит? — опешила графиня, которая давно уже изучила все списки и нашла барона Дегтярёва в списках раненых. Об этом она даже упомянула в разговоре с графом, а тот подтвердил, что лично слышал от военного министра, что Дегтярёв ранен и находится в госпитале на излечении, правда, состояние у него тяжёлое, а остальные подробности он опустил, сказав, что расскажет их при личной встрече, и вот теперь такой пассаж.

— Дегтярёв!

— Нет, что с тобой, тебе плохо, дочь⁈

— Да, мне очень плохо, очень-очень плохо, — Женевьева, не расслышав ответ матери, откинулась назад в кресле и выронила из рук газету.

Мать вскочила, выхватила из рук дочери газету и стала напряжённо её читать, подбежал официант.

— Барышне плохо?

— Да, вызовите срочно доктора! — отвлеклась графиня, лихорадочно выискивая фамилию Дегтярёва. И действительно, в числе раненых его не оказалось, а вот в списках убитых он имелся.

— И принесите мне три самых тиражных и уважаемых газеты, если нет свежих, то вчерашние подойдут, — крикнула она уже вслед официанту и бросилась к дочери, напуганная её поведением.

— Он жив, только тяжело ранен, я видела в других газетах списки, он в числе раненых.

— Я не верю тебе, мама, не верю, — начала стонать дочь, и графиня с ужасов увидела, что она не врёт, и всё зашло слишком далеко, да так, что она даже не предполагала. Ведь невозможно подделать те чувства и эмоции, что показывал сейчас её родная дочь, и в этот момент Женевьева потеряла сознание.

— Врача, срочно врача! — вне себя от страха стала орать графиня. На их счастье, недалеко располагалась уездная больница, и вскоре оттуда прибежал врач, что привёл в чувство молодую графиню, её тут же отвели в тень, туда же принесли и пачку разных газет.

Графиня судорожно хватала каждую и, найдя