– Ну, хочешь, у меня поспи, постелю тебе на полу. У меня тихо, даже мыши не скребутся, только я встаю рано… Или давай оберегов у тебя развесим. На окно, над дверью, по углам, как положено. А вообще-то, доедай свой бутерброд и пойдём сперва глянем, что там у тебя в комнате творится. Змей-то обычно подпалины оставляет.

– Но не всегда?

– Но не всегда, – вздохнула баб Яся. – Эх, Алька-Алёночек, как бы легко было, если б всё всегда делалось по правилам, как заведено, да? Пристала к тебе на дороге шишига, и ты ей хоп – не по инструкции, давай, проваливай в камыши.

Алька невольно засмеялась; ночное происшествие не казалось теперь таким уж жутким, скорее, интригующим… и обидным: опять к ней привязалось что-то странное.

Нет чтоб просто симпатичный парень.

Перед тем как подниматься, баб Яся забежала к себе в спальню – по совместительству рабочий кабинет – и вернулась уже без сползающей шали, в удобном чёрном свитере. И – с коробкой в руках.

В коробке было всякое: красный вышитый пояс, бубенчики россыпью, большая пуговица в виде солнышка из янтаря, птичьи косточки в полотняном мешочке… При виде пояса Алька поёжилась. Мама частенько вышивала такие на заказ – мощные обереги, отгоняющие любое зло; вот только сейчас не понять было, это один из них или просто похожий.

«Спросить баб Ясю? – пронеслось в голове. – Нет, лучше не надо. А то продумает, что я опять грущу, и сама расстроится».

Они вместе осмотрели спальню. Нашли некоторое количество сухих листьев, паутину в углу, древний фантик от конфеты, заткнутый за плинтус, но ничего сколько-нибудь подозрительного. Больше всего Алька боялась увидеть что-то экстраординарное – отпечатки куриных лап на стене, доски, прогнившие в форме человеческой ступни, засечки от когтей на потолке… Словом, что-то, указывающее на заложного мертвеца или беспокойного колдуна, похороненного неправильно. Нет, конечно, Светлова похоронили по всем правилам, да и прошло уже почти восемь лет…

«Будь это огненный змей, он бы явился в образе Дара, – подумала Алька. – Я ведь только его и любила».

– Нет, горелых пятен нет, – подытожила тем временем баб Яся, высунувшись далеко в окно. Серебряные серьги-кольца сверкнули на солнце; седые волосы стояли дыбом. – Тьфу ты, весь подоконник собой вытерла… Алёночек, а сбегай-ка на кухню, возьми ножей, какие похуже. Попробуем сначала по-простому.

– Думаешь, не змей? – с надеждой спросила Алька.

Ей как-то неприятно было думать о том, что, возможно, Айти и правда змей, если не кто-то похуже; куда спокойнее было верить, что это на неё наслали дурацкий сон, заморочили ей голову. Кто угодно – домовой, мара. Да хоть жердяй, пусть их здесь, в округе, никогда не водилось, и только в Сырых Глинках видели одного, незлого и дюже любопытного.

И то давно.

Проблема в том, что в эту теорию никак не укладывался синяк на бедре, про который Алька так и не рассказала.

– А кто его знает, – вздохнула баб Яся, усаживаясь на подоконник и подставляя лицо солнцу. – Но начинать с чего-то надо.

Один нож они воткнули над порогом, на случай, если на самом деле незваный гость приходит через дверь. Остальные три – над окном. В изголовье кровати повесили янтарную пуговицу-солнце и несколько бубенцов, остальные прикрепили к люстре. Поперёк оконного проёма растянули вышитый пояс; его хватило едва-едва, впритык, пришлось закреплять булавками.

– Может, ещё один вышить? – спросила Алька с сомнением, отходя в сторону и любуясь на получившуюся композицию. Больше всего это напоминало предупредительную ленту, которой городовые обтягивали по периметру места преступлений. – Ты можешь?

– Я-то могу, а толку? – пожала плечами баб Яся и, взъерошив себе волосы, покосилась на Альку. – Я-то не ведьма, ведьма ты.

Перед глазами тут же мелькнуло то, что, кажется, было забыто – лестница в универе, Дар с перекошенным от ярости лицом… и – собственный голос: «Да чтоб к тебе это всё и вернулось, что заслужил!»

А потом кровь на бетоне.

Красное на сером.

– Нет, – быстро произнесла Алька, отводя взгляд. – Я не хочу. И… какая из меня ведьма, баб Ясь?

Бабушка шагнула к ней, обняла – рослая, как богатырка, жилистая и сильная даже сейчас – и шепнула на ухо:

– Хорошая ведьма. Но если не хочешь – значит, не будешь, и без того можно счастливую жизнь прожить. Я и так с Никой и с Баженом на сто лет вперёд наошибалась, так хоть тебя не подведу.

– Я тебя люблю, – прошептала Алька, обнимая её очень-очень сильно. – И тётя Ника тоже любит. И… – Голос у неё дрогнул. – И папа тоже.

– Звонил бы тогда почаще, что ли, я что, вечная, – ворчливо отозвалась баб Яся. – Ну, ну. Опять глаза на мокром месте, да? Пойдём-ка лучше кофе попьём. Гляди-ка, как спальню украсили, прямо как к празднику… Теперь ни один человек с недобрыми намерениями сюда не войдёт. Да и нечеловек тоже. Хорошо ведь?

– Хорошо… Баб Ясь, а если бутерброды ещё раз в духовку сунуть, они вкуснее станут?

– Вот поэтому, Алёночек, твоё коронное блюдо – угольки…

После завтрака, плавно перетекающего в обед, Алька всё-таки решила прогуляться. Бабушке сказала, что проветрит голову и заскочит на рынок, но на самом деле причина была другая.

Найти Айти и убедиться, что он обычный человек.

А если нет…

Что делать тогда, если честно, Алька пока не знала.

Баб Яся снова села за работу, – скорее всего, отвечать на письма; печатала она медленно, и времени на это уходило порядочно. Из спальни доносилось щёлканье клавиш, редкое, аритмичное. Алька слышала его, когда поднималась к себе, чтобы переодеться, и слышала, когда спустилась, словно работа шла постоянно, без перерывов… Но на кухне каким-то образом образовалась – не иначе, прискакала сама, совершенно случайно – большая шкатулка для шитья. С шёлковой тесьмой, с пяльцами и набором разных ниток, с ножницами и напёрстками… На душе сделалось тоскливо, и было не понять, из-за чего эта дурная тоска: из-за того, что, может, придётся колдовать, или, наоборот, из-за того, что Алька никогда этого больше делать не будет.

– Нет, нет, – пробормотала она, заглянув внутрь. – Никакого ведовства. Ни за что.

Но одну булавку она всё-таки достала и приколола изнутри кармана, над сердцем, шёпотом попросив её предупредить, если-де попадётся навстречу кто-то не вполне живой – и злой, опасный.

Булавка стала холодной, точно сделанной изо льда.

Значит, прислушалась.

Но всё, конечно, пошло не так с самого начала. Во-первых, Айти дома не было. Калитку открыл пацан лет девяти, вихрастый, румяный, только очень худой