– Она написала серию детских книжек про место под названием Под-и-Над. Я знаю, твои дети читали их. Я видела книжную полку в комнате Эмили, когда зашла навестить ее.

Никогда в жизни ему так сильно не хотелось закричать.

– До своей смерти Бейкер успела написать четырнадцать книг. На их основе вышло шесть фильмов, четыре из них были сняты уже после того, как она превратилась в прах и пепел. Она оставила культурный след по всему миру. А. Дебору Бейкер и ее прелестных созданий, милого Эйвери и смелую Циб, знает каждый. Но знаешь ли ты, что, выписав первый чек, ты стал одним из ее послушников?

Голос течет плавно, даже убаюкивающе. Можно уловить ритм, будто она нашептывает что-то маленькому ребенку, чтобы тот уснул. И если бы не боль, если бы не тело жены рядом, если бы не тела детей, лежащие в соседних комнатах (всех троих, господи, он знает, что она убила всех троих, потому что такие женщины не оставляют живых свидетелей, и почему он не может пошевелиться), это было бы почти приятно.

– Ее настоящее имя – Асфодель. Вот что значит буква «А». Она была величайшим американским алхимиком. Чему ты так удивляешься? Если хочешь спрятать свое учение на самом виду, лучше всего зашифровать его в чем-то таком, что полюбят дети по всему миру. Понимаешь? Она склонила несколько поколений к своему образу мысли. Она изменила сам принцип работы алхимии. Алхимия – это нечто среднее между магией и наукой. Она дает воспроизводимые результаты, но только если люди искренне верят, что все сработает именно так. Асфодель Бейкер создала новый мир, переписав существующий. Она вдохнула жизнь в умирающую дисциплину, и Конгресс возненавидел ее за это, потому что она достигла такого величия, о котором они не смели даже мечтать. Жалкие глупцы. Они до сих пор ее ненавидят, хотя уже не застали ее лично и знакомы только с ее наследием. Но скоро они за это заплатят. И заплатят сполна.

Боль настолько сильная, что поглощает мир. Эта женщина отрезает от него по кусочку, а он не может бороться, не может защититься, и он не смог спасти свою семью.

– Она создала Рида, доказав, что может собрать жизнь из частей. А создав, поручила ему сделать то, что не смогла сама: закончить дело, которое только-только успела начать. И вот – ее больше нет, а он все еще жив. Он попросил меня поблагодарить тебя за поддержку, за то, что ты помог ему продвинуться так далеко. Но в твоих услугах больше нет необходимости. Ты дошел до конца невероятной дороги.

Нож поднимается снова и снова, поднимается, пока человека, чье имя не Смит, не покидает сознание, а следом и жизнь.

Ли Барроу сидит на залитой кровью кровати мертвого человека. Постепенно ее улыбка исчезает, она наклоняется вперед. Начинается настоящая работа. Нужно многое собрать, а до рассвета осталось всего несколько часов.

Невероятная дорога ведет вперед, все дальше и дальше, и путешествие продолжается.

Невозможный город

Лента времени: 10:22 CST, 3 июля 1986 года

Рид уже много лет не чувствовал себя так хорошо.

Ли благополучно вернулась в комплекс, вся в мыле после встреч с узколобыми дураками, которые, хочется верить, после смерти будут полезнее, чем при жизни; три пары кукушат разделены, каждый ребенок доставлен в новый дом, и все они будут расти в обычном мире с обычными родителями.

(Тот факт, что три из этих якобы «обычных» семей принадлежат ему телом и душой, не играет особой роли. Все они неудавшиеся алхимики, ученые, у которых было желание, но не хватило умения служить ему напрямую. Они будут изображать любовников – может быть, некоторые действительно друг друга полюбят – и преданно и заботливо растить плоды его экспериментов. Они ученые. Перед ними поставлена задача. Неудача – не вариант; в случае неудачи их тела отдадут на милость Ли, а те, кто хоть раз с ней встречался, никогда не пойдут на такой риск. Они почти у цели. Невозможный город будет принадлежать ему.)

Машина останавливается. Прежде чем открыть дверь, Рид поправляет воротничок рубашки. На месте сапфировых тонов и притягивающих взгляд рун теперь простая траурно-черная рубашка с воротником-стойкой, в которой он похож чуть ли не на священника. В отличие от его покойных инвесторов, Конгресс невосприимчив к красочным эффектам. С ними нужно обращаться более… деликатно.

(Асфодель перед смертью: Асфодель, словно феникс, вот-вот вспыхнет от силы собственного разочарования. «Они так уверены, что знают, что возможно, а что нет, что сами связали себе руки», – рычит она, и он может купаться в ее ярости вечно, он готов помочь ей разрушить основы самого мироздания, если она пожелает. Она – единственная, кого он любит, единственная, кому он подчиняется, и единственная, о ком он будет горевать, потому что оба они знают, что ждет их в следующей главе их жизни. Они оба знают, что держать нож придется именно ему.)

Рид ступает в зал, звуки его шагов гулко отдаются в застоявшемся воздухе. Как он и предполагал, его уже ждут.

Местные думают, что здесь какая-то церковь, хотя никто не может точно назвать конфессию или припомнить тех, кто приходит сюда на службы. Но форма у здания подходящая, и, когда местные проезжают мимо воскресным утром, на лужайке всегда стоят люди, одетые в строгие костюмы и скромные платья. Что это, если не церковь?

Иногда проще всего спрятать что-то на самом виду. Какая опасность может таиться в том, что так легко обнаружить?

Его встречают четверо. Рид внимательно их изучает, на губах у него улыбка, в сердце – желание убивать.

– Вижу, вы уже слышали новости, – говорит он. – А я шел сюда, полагая, что сообщу магистру Дэниелсу нечто, что может его удивить.

– Магистр Дэниелс не станет тратить свое драгоценное время на таких, как ты, – отвечает один из них, бледный шепелявый человек с тонкими, едва заметными бровями.

– Я член Конгресса, не так ли? – Рид продолжает улыбаться, размышляя, отсутствуют ли у него брови от рождения или это результат неудачного эксперимента. В любом случае немного косметики – и вопрос с тусклым неестественным внешним видом был бы решен. – И имею такое же право предстать перед нашим главой, как любой из вас.

– Ты ступил на опасную почву, – говорит плотный солидный мужчина в темно-сером костюме, похожий на бизнесмена. – Нельзя вмешиваться в естественное состояние Доктрины. Неужели смерть твоей наставницы ничему тебя не научила?

Рид все так же невозмутимо