В это время Злата металась между кузней и лабазом, собирая в торбу самые нужные в дороге вещи.

– Они не успокоятся. Я знаю Мала, он не успокоится, пока не доведет дело до конца. Река обмелела, его ничто больше не может сдержать. Я знаю Мала, Варна! Вставай же, пора уходить. Твои олени оседланы, мой конь давно бьет копытом. Если ты не хочешь драться, нам надо уходить!

Варна сидел, прислонившись к стене кузни, и думал, что впервые эта стена холодная, она совсем остыла. Обычно даже в лютые морозы в кузне было так жарко, что и стены, казалось, источали жар. Он вспомнил, как выходил после работы на закате, смотрел на снег, бирюзовый и розовый, на длинные тени деревьев, прочерчивающие поляну, умывался, черпая из сугроба, садился вот так же, опустив руки, и прижимался спиной к стене. Он был счастлив тогда. Он был счастлив и потом, когда успевал забежать в кузню лишь ненадолго, чтобы помочь Зотану, поправить ковку, а сам боялся отойти от Златы – от раненой Златы, от больной Златы, просто от своей Златы. Он был счастлив всегда. Он просто был счастлив.

Над лесом раздался звук боевого рога. Ему ответил другой – дальше, глуше, но Варна его слышал: ильчи перекликались с ильчинами. Он слышал также, как гудит земля, взрываемая рогами хели. Они шли в Буни, и ничто не могло бы их удержать. Оставляя за собой глубокий след, они устремлялись к реке Сэгэде, входили в сухое русло, переваливали на другой берег и шли домой, а по проложенному ими следу тут же спешили из Буни мертвые. Варна слышал, как рычат моторы снегоходов, – это выезжала кавалькада под предводительством его старшего брата. Он, наверное, слышал и меня, как мы говорили с Камсой, и как она пела колыбельную своему спящему сыну, которого приносила в жертву богам, – я уверена, он мог в тот момент слышать все.

Варна поднялся, перехватил пробегавшую мимо Злату и посмотрел ей в глаза.

– Я люблю тебя. Ты должна это знать: я тебя люблю. Но если я сейчас уйду, это все навсегда останется в моих ушах.

Он подхватил лук с единственной стрелой и быстрым шагом, превозмогая хромоту, пустился к стану.

Все посыпалось у Златы из рук. Она заметалась, схватила свой лук и полупустой колчан и кинулась за Варной следом.

Пустошь у реки развернулась перед ними, стоило выйти из леса. Но реки словно бы не было – сухое русло, каменистое, пустое, простерлось под холмом. По всей пустоши, насколько хватало глаз, растеклись воины. Они съезжались друг с другом – конные с оленными. Стрелы свистели в воздухе. Последние хели, трубя, прорывались через людскую толпу, топча и давя своими огромными телами. Одного детеныша окружили, он кричал, призывая мать, она спешила к нему от реки, раскидывая рогами людей. Бросая снегоходы, в рукопашную кидались мертвецы. Они бились с живыми, они бились с мертвыми, и те, кто погибал, тут же вставали и принимались биться на стороне мертвецов – они не замечали, что умерли. Все бились со всеми, никто не разбирал, где враг. Крики, брань, стук железа, трубные стоны раненых хели – все висело над рекой, как дым от горевших крайних домов. Кто их поджег, чужие или свои, уже не было важно. Там метались женщины и дети.

Варна поднялся на острый камень, как гнилой зуб, торчавший из земли, вложил в лук стрелу, поднял в небо и выстрелил. Это была волчья стрела – последняя из тех, что он сделал. Нестерпимый, жуткий вой раздался над долиной. Никто не мог бы выдержать его. Мертвые опустили оружие. Живые попадали наземь, прижимая руки к ушам.

Люди, хотел сказать Варна, остановитесь. Люди, посмотрите, что вы творите! Люди, так нельзя!

Он много что хотел сказать. Но он стоял и молчал, тяжело дыша после бега. Слова не шли ему в рот. Он стоял и смотрел вокруг себя и чувствовал только боль, идущую от сердца.

Стрела просвистела в стоячем воздухе и ударила его под ключицу.

В этот момент я выехала на своем олене из леса с противоположной стороны.

Передо мной лежала пустошь, но я не видела ее. Я видела только мертвых – и понимала, что где-то рядом живые. Я видела последних хели, уходящих в Буни, – мать отбила детеныша, он истекал кровью, следуя за ней. Я видела Зотана и Мала – его убили в самом начале сраженья, хоть он этого не заметил. Это не он выстрелил в Варну. Хотел бы, но это был не он.

Я не видела Злату, но слышала ее крик. Я поехала на него.

Люди в тяжелом молчании расступались передо мной. Олень вытягивался и хрипел, пока я погоняла его хореем. Сзади трясся второй, пустой – они всегда ходили вместе, их нельзя было отделить одного от другого. Как Луну и Солнце. Как нас с Варной.

– Тойя, – улыбнулся брат, когда я склонилась над ним. Я быстро ощупала его грудь, и руки влипли в теплую, густую кровь. Но я слышала – он улыбался мне.

– Я не Тойя, брат, это же я, меня зовут…

– Тебя зовут Пырра-Тойя, – сказал он, тяжело переведя дыхание. – Великий кам, устраняющий препятствия на пути.

– Я… да я… – хотела что-то сказать, но мои руки ощутили судорогу, прошедшую по его телу.

– Варна! – кричала Злата. – Варна!

Я отстранилась, позволив им обняться, и села рядом.

В голове еще звучал его голос. Брат говорил со мной.

Скажи, сестра, это правда, что в Буни – вечная зима и время замерзло? Нет, не говори, я разберусь. Может, мы еще отогреем его, это время. Отогреем, и оно потечет. Вот ты пришла, и мне уже не страшно. Ни сожаление, ни страдания – ничто больше не помешает мне. Ты устранила все препятствия. Идем, сестра, проводишь меня. Река Сэгэде пересохла, мне будет легко перейти ее. Я встану на том берегу и помашу вам рукой. Скоро все вернется, скоро воды вновь заполнят русло – новое русло, его сегодня проложили хели, – забурлят и понесутся по реке, скоро туманами скроет другой берег, и мы не сможем уже махать друг другу, скоро-скоро, вот уже, слышишь, последний вестник последних времен приближается. Вот он! Он уже здесь!

Раздался ужасный, громоподобный гул и треск. Все обернулись. Прямо по сухому руслу, дробя гигантскими колесами камни, в клубах дыма и вони выехал