Часть меня хотела поддаться этому моменту, просто забыться в её объятиях, притвориться, что ничего не изменилось. Но другая часть — более циничная, более реалистичная — понимала, что пути назад уже нет.

— Кристи, — я мягко взял её за плечи, отстраняя. — Я всё ещё тот же человек. Просто… обстоятельства изменились.

Она отступила, и я увидел, как угасает надежда в её глазах.

— Нет, ты не тот же, — покачала она головой. — Тот Макс, которого я знала, никогда бы не стал марионеткой человека вроде Никонова. Не стал бы менять свои принципы ради… всего этого. — Она обвела рукой роскошную гостиную.

— Принципы не накормят нас, — ответил я, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Почему она не понимает? — Принципы не защитят нас от имперских агентов. Я делаю то, что должен, чтобы мы выжили.

— Выжили, — горько усмехнулась Кристи. — А есть ли смысл выживать, если мы теряем себя в процессе?

И в этот момент я понял, что мы с Кристи смотрим на мир через слишком разные призмы. Для неё существовали идеалы, которыми нельзя поступиться. Для меня важнее был практический результат — наша безопасность, наше будущее.

— Ты просто не видишь общую картину, — сказал я, делая большой глоток вина. — Иногда приходится идти на компромиссы, чтобы достичь большей цели.

Кристи печально покачала головой.

— Какая у тебя цель, Макс? — спросила она тихо. — Ты хоть сам помнишь? Или уже так глубоко погряз во всём этом, что забыл, кто ты такой?

Вместо ответа я подошёл к бару и налил себе виски. Не вино — оно было слишком сладким, слишком напоминающим о прошлом. Мне нужно было что-то покрепче. Что-то, что помогло бы заглушить голос сомнения, который начинал звучать всё отчётливее.

Когда я повернулся, то увидел, как Кристи молча снимает подаренный мною серебряный браслет с тонким синим камешком. Она положила его на стол и направилась к своей комнате.

— Кристи, — окликнул я её.

Она остановилась, но не обернулась.

— Если ты когда-нибудь вспомнишь, кем мы были друг для друга, — сказала она тихо, — я буду ждать.

Дверь её комнаты закрылась с мягким щелчком — не грохот, не гнев, а тихое принятие. И от этого было ещё больнее.

Я остался стоять посреди гостиной с бокалом виски в руке, глядя на серебряный браслет, поблёскивающий в свете свечей, которые Кристи зажгла для нашего несостоявшегося ужина.

Незаметно наступил ноябрь. Странная рутина накатила как-то внезапно. То есть, в прошлой жизни у меня тоже был свой ритм, но сейчас… Теперь каждый мой день был расписан по минутам, как будто какой-то невидимый мудак с ежедневником контролировал каждый мой шаг.

Шесть утра. Я просыпался от тихого стука в дверь — Михаил приносил чай. Не просто кипяток с пакетиком, а настоящий чай в серебряном заварнике, с тонким фарфоровым сервизом. Рядом всегда лежала свежая газета.

— Доброе утро, господин, — говорил он, бесшумно расставляя чашки на прикроватном столике. — Сегодня тринадцатое ноября, среда. Погода ясная, температура около пяти градусов. Мистер Никонов просил напомнить о встрече в полдень.

Он докладывал обо всём так, словно я какой-нибудь чиновник или начальник. В его глазах не было ни страха, ни подобострастия — только профессиональная вежливость человека, который делал это уже тысячу раз для десятка таких как я.

Семь утра. Пробежка с Григорием — бывшим чемпионом по боксу, которого Никонов нанял специально для меня. Десять километров по набережной — в любую погоду, будь то дождь, снег или ветер. Он бежал чуть впереди, задавая темп, изредка оборачиваясь, чтобы бросить короткие замечания:

— Держи дыхание! Спина ровнее! Ещё один километр, не сбавляй!

В конце мы останавливались у старого пирса. Григорий доставал из кармана секундомер, смотрел на результат и удовлетворённо хмыкал:

— На двадцать секунд быстрее, чем вчера. Прогресс.

Спина у него была прямая, как у солдата, несмотря на возраст. И взгляд такой же — цепкий, оценивающий. Такие, как он, не задавали лишних вопросов. Они просто делали свою работу и уходили.

— У тебя природный талант, Сокол, — говорил он позже, пока я избивал боксёрскую грушу в частном спортзале в подвале особняка. — Такой встречается раз в десять лет. Но таланта мало. Нужна техника. Дисциплина. Воля.

Григорий был суров, но справедлив. Жесткий, как старая подметка, но без лишнего садизма. Он быстро просек, что я не просто очередной богатенький мальчик на побегушках у Никонова, поэтому тренировал меня на полную катушку, как настоящего бойца.

И знаете что? Это было единственное время за весь день, когда я чувствовал себя… живым. Ведь здесь были только я и груша. Удар, еще удар, связка, блок. Пот застилал глаза, легкие горели огнем, но мозг наконец-то затыкался. Никаких мыслей о заданиях Никонова, никаких воспоминаний о разочарованном взгляде Кристи, никаких сомнений в том, что я сделал правильный выбор. Только чистая, честная боль в мышцах и адреналин в крови. Свобода, черт возьми. Пусть даже в клетке, но все-таки свобода.

Девять утра. Возвращение домой, душ, завтрак. Михаил подавал омлет с лососем, свежий хлеб, фрукты. Всё на серебряных блюдах, с безукоризненной сервировкой. Я ел один за огромным столом, рассчитанным на двенадцать персон. Иногда смотрел на закрытую дверь комнаты Кристи и думал — выйдет ли она сегодня? Присоединится ли ко мне?

Она никогда не выходила. Михаил потом рассказывал, что относил ей завтрак в комнату, но она едва притрагивалась к еде.

Десять утра. Рабочий кабинет. Я просматривал отчёты, которые присылал Никонов — списки товаров, маршруты, имена. Учился вникать в детали его бизнеса, запоминать имена нужных людей, понимать скрытые связи. Часто натыкался на упоминания о контрабанде, подкупе чиновников, угрозах конкурентам. Не задавал вопросов.

В одиннадцать за мной приезжал автомобиль — чёрный, с тонированными стёклами. Водитель — молчаливый мужчина средних лет — открывал дверь, не говоря ни слова. Я садился на заднее сиденье и мы ехали в особняк Никонова.

Полдень. Никонов принимал меня в своём кабинете — том самом, с глобусом и картотекой. Обычно он был не один — рядом всегда находились какие-то люди, с которыми он хотел меня познакомить. Судовладельцы, промышленники, высокопоставленные чиновники.