От облегчения, что ребёнок замолчал, и от переполняющей меня благодарности по щеке катится слеза. Но я улыбаюсь. Потому что впервые понимаю, что я, простой ключник, получил шанс на прощение. И теперь я много сильнее правителей и, возможно, даже богов. В руках у меня не артефакт, не королева и не хранительница магии, а живой крохотный ребёнок, жизнь которого целиком зависит от одного-единственного человека – от меня. И жизнь эта всегда будет в опасности в Лангсорде, который пожрёт её, как пожирал всех, не важно, вырастит её Кирмос Блайт или господин Демиург.

А уберечь могу только я, человек без должности, без лица и работы, никем не замеченный, никому не нужный. Но самое главное – Человек Прощённый. Воистину, ни любовь, ни верноподданство, ни могущество богов, ничто не сравнится с величайшей из магий – с человечностью. Только в ней спасение, в ней надежда и вся сила мира. Она заключена в куске хлеба, поданном случайному путнику, в молоке кормилицы для чужого младенца, в руках ребёнка, сжимающего волшебный колокольчик. Всё склонится перед ней – перед благословением матери, перед молитвой старухи и перед заботой… отца.

Я прижимаю к груди пахнущий молоком комочек – девочка посапывает, уткнувшись носом в край потрёпанного пледа. Я обнимаю её, крепче укутываю – не замёрзла бы! – и шёпотом, почти беззвучно, представляю – для этого дилижанса, для Лангсорда, для Квертинда и для самого себя:

– Моя дочь, Юна Горст.

Рассветает. Колокола отбивают иверийскую песнь в последний раз.

Мы выезжаем на пристань.