И он исчез. Наверное, вошел в скалу, и стало вдруг легко дышать, будто тяжелый камень скатился с груди. Чувствуя, как дрожат ноги, Эйстейн невольно прислонился к валуну, но тут же опомнился, что ведь может и провалиться внутрь, – и отпрянул.

Прядь 7

Старая, сгорбленная женщина, опиравшаяся на толстый посох, вышла на поляну и огляделась. Лицо ее было покрыто морщинами, из-под покрывала виднелись седые волосы, но глаза были удивительно зорки: она не щурилась и легко схватывала взглядом каждую мелочь.

– Не прячься, – спокойно и дружелюбно сказала она. – Ты здесь, я знаю.

– Ты знаешь слишком много, – отозвался шелестящий голос, похожий на шум ветра в ветвях. – Но не помню, чтобы кому-нибудь твои знания приносили пользу.

Стало видно, что на поляне старуха не одна: под елью, плотно прижавшись спиной к стволу, стояла женщина средних лет – с седыми волосами, достигающими земли, с серой, будто камень, кожей. Если бы не этот цвет и не морщины, она была бы весьма хороша собой, разве что слишком худощава: руки тонкие, будто ветки, с выступающими косточками запястья, щеки впалые, нос заострился. На ней было платье из багряного шелка с золотой каймой, пригодное хоть для греческой царицы, но потертое, поношенное, с грязноватым подолом. На шее, на груди, на руках женщины блестели многочисленные украшения из червонного золота, с красными самоцветами, но от них ее серое лицо казалось еще более мертвенным.

– Зачем ты звала меня? – неприветливо спросила худощавая.

– Чтобы сказать: дурное дело задумала ты, Мальфрид! – Старуха покачала головой. – Никому оно не принесет добра!

– Не тебе говорить о добре, старая коряга! – враждебно отозвалась та, которую назвали Мальфрид. Тонкими пальцами она вцепилась в кору, заведя опущенные руки за спину, будто в поисках опоры. – Ты не так уже добра была ко мне, чтобы я теперь была обязана делать добро кому-то другому! Я хочу одного: чтобы мой сын был счастлив и получил подходящую жену. И он ее получит, даже если мне для этого придется погубить десять, двадцать, сорок конунговых сыновей!

– Твой сын! – недоверчиво воскликнула старуха. – Ты не хуже меня знаешь, где твой настоящий сын!

– Я не хочу этого знать! Не хочу знать, где это йотуново отродье, что едва не убило меня, еще не появившись на свет! Если бы родитель сожрал его сразу после этого, уж я не стала бы плакать! Нет, мой сын – Фьёр, тот, кого я выкормила и вырастила, мое настоящее человеческое дитя! И если ты когда-нибудь выболтаешь ему, что он рожден в другом месте, я… – Мальфрид задохнулась, ее глаза вспыхнули, будто болотные огоньки. – Я не знаю, что я сделаю! Я приду к тебе и утоплю тебя вашем дрянном источнике, тебя и всех, кого там застану!

– Но послушай! – Старуха протянула к ней руку. – Ты знаешь, что судьбу изменить нельзя! Мы предрекли, что Харальд, сын Хальвдана и Рагнхильд, станет величайшим из конунгов Северного Пути, подчинит себе все земли и навек закрепит звание конунга за всеми своими потомками по мужской линии и ярлов – по женской. Этого изменить нельзя! Если ты истребишь одного Харальда сына Хальвдана, его судьбу исполнит другой. Другой Харальд…

– К чему эта болтовня? Владений моего мужа не захватить никому из земных владык, мне нечего бояться.

– Но ты напрасно погубишь невинное дитя, и его смерть не принесет пользы даже его врагам, тем, кто сейчас так желает его смерти! Даже тому несчастному, кто готов отдать троллям в подземелье свою родную единственную дочь ради того, чтобы отомстить за смерть брата и сохранить земли для сыновей.

– Да уж лучше ему отдать дочь, чем сохранить ее и потерять наследство сыновей, а может, и их самих! Я погибла понапрасну, так хоть пусть она погибнет с пользой для рода. Но какое мне до этого дело? Мой сын выполнит уговор и получит невесту, а если ее родне это не принесет пользы – мне-то что?

– Ты желаешь для своей родной племянницы той же судьбы, что и для себя!

– Если ее папаша так мало ее любит, а она будет так глупа, чтобы попасться – поделом ей!

– Но…

– Ты надоела мне, старуха! – потеряв терпение, завизжала Мальфрид, и ее красивое когда-то лицо приобрело сходство с мордой оскаленной рыси, глаза полыхнули желтым огнем. – Не желаю тебя слушать!

– Но это важно для тебя! Если ты не тронешь мальчика Харальда, твой истинный сын сможет…

Однако Мальфрид лишь топнула в гневе и втиснулась спиной в ствол ели. Еще миг ее лицо и багряный шелк платья были видны, а потом жесткая темно-бурая кора поглотила их, как вода, сомкнулась, пряча женщину-тролля. Ту, что когда-то была не только живым человеком, но и дочерью Эйстейна Могущественного, конунга Упплёнда, Хейдмёрка, Тотна и Хадаланда.

Старуха тяжело, с сожалением, вздохнула, сложив руки на навершии своего посоха.

– Ты всегда была нетерпелива и своевольна, Мальфрид, – проговорила она, глядя на ствол ели, будто вслед ушедшему. – Никогда не умела слушать как следует, всегда стремилась настоять на своем, не думая, к чему это приведет. Стоит ли удивляться, что ты сейчас – здесь, а она – там, где ты всегда хотела быть?

Прядь 8

Четверть века назад

…Знатнейшие люди Хрингарики и Хейдмёрка съезжались на свадьбу Сигурда Оленя и молодой йомфру Мальфрид, дочери Эйстейна Могущественного. Брак между двумя королевскими родами всегда привлекает внимание, а к тому же эта пара была хороша, будто вышла из сказаний: жених силен и отважен, будто заново рожденный Сигурд Убийца Дракона, его предок, в честь которого молодой конунг Хрингарики и получил имя, а девушка так хороша собой, что считается самой завидной невестой Северного Пути. Свадьбу назначили, как и полагалось, на праздник Зимних Ночей[6], знаменующих начало зимней половины года. Так же по обычаю, они предварялись воинским сбором, смотром оружия, множеством разных состязаний, из которых жених в основном выходил победителем. С Эйстейном конунгом приехали трое его сыновей – Сигтрюгг, Хёгни и тоже Эйстейн, младший. Во главе своих дружин они сражались против воинов Хрингарики, а йомфру Мальфрид стояла на пригорке, откуда было хорошо видно, и подбадривала братьев криками. Такая красивая, румяная, с сияющими, будто голубые звезды, глазами, и осенний ветер трепетал в ее медно-рыжих волосах, словно напитываясь от них теплом. Она казалась цветком на бурой скале: каждый день