Кроме меня. И пусть, когда Галя говорила гадости, я играла в куклы в нашем с мамочкой и папочкой доме… Я все равно услышала все, что нужно.

Как мне это удается, объяснить сложно, можно только почувствовать. Так леший знает, кто собирает ягоды в дальней части его угодий. А русалка чует, где затеяли купание деревенские девки, даже если сама спит на дне реки, свернувшись калачиком в гнезде из ила и водорослей.

Что односельчане меня не любят, известно слишком давно, чтобы из-за этого расстраиваться. Но задевает другое – Галина говорила плохо про человека, который мне дороже всего на свете, – про маму.

Моя мама – настолько маленькая и хрупкая, что кажется, будто она сошла со страниц сказки про Крошечку-Хаврошечку. Мамочку легко рассмешить и еще проще расстроить.

Где бы мы ни жили, все происходит одинаково: сначала соседки просто думают гадости, потом говорят их друг другу, а затем кидают злые слова мамочке в лицо, будто звонкие оплеухи.

Она оправдывается, краснеет, а затем бесшумно плачет ночами, думая, что я уже сплю. На этот раз я не позволю людям зайти так далеко!

Вчера папочка принес большой тазик с глиной. Мы с мамой налепили зверей и птиц из сказок – жар-птицу, серого волка, лисицу-сестрицу! Поделки сушатся на печи, дожидаясь, когда их раскрасят.

Но сегодня глина мне нужна совсем для другого. Я вновь мастерю из нее, но не веселых животных, а тетю Галю.

И пусть на первый взгляд она получается совсем на себя не похожей, кривобокой и большеголовой, моя фантазия убирает неточности, добавляет недостающие детали: черные как уголек жирные волосы, мужиковатые черты лица, гаденькую ухмылку.

Кладу тетю Галю рядом с жар-птицей и оставляю на некоторое время – ей нужно немного подсохнуть. Сама ухожу кататься на качелях – рядом с ними живет один мой приятель. Напрасно папа с мамой беспокоятся, что у их дочки Танечки нет друзей. Я никогда не остаюсь одна.

В избе можно поиграть с домовым, в лесу водятся навки, леший, русалки. Помимо них есть много духов, которым люди еще не придумали названий. Поэтому я выдумываю их сама.

В начавшей опадать листве едва слышно ворочаются шушундрики, маленькие шкодливые существа, которые водятся исключительно осенью. Пузан просыпается только во время дождя и делает в воде пузыри.

А на детской площадке живет мой давний друг Взлетун. Он помогает раскачивать качели и подпитывается восторгом каждого, кто на них сядет.

Взлетун никого не обижает, поэтому мы и ладим. Я не стала прогонять его, как ту злобную тень, что повадилась пробираться к людям в сны и превращать их в кошмары.

– Давай качаться, давай смеяться! – пристает ко мне маленький дух, стоит подойти к качелям.

Каждому, кто смотрит, но не видит, кажется, будто он слышит собственные мысли.

Но меня не проведешь! Я разглядываю очертания старого товарища по играм в едва заметном трепетании воздуха и чувствую аромат конфет. Каждый почуял бы что-то свое: на свете нет людей, для которых бы одинаково пахло веселье.

– Давай качаться, давай смеяться! – кажется, Взлетун действительно рад меня видеть.

Я присаживаюсь на качели. Рассказываю ему о тете Гале, которая ненавидит нас с мамой, и о том, как здорово оказаться в деревне после шумного города.

Но мои слова не помещаются в крохотную головку духа. Друг умеет только играть, качаться и смеяться.

Его цель – создавать радость, а не выслушивать девочку Таню, и вскоре глуповатый щебет Взлетуна надоедает. Уже смеркается, пора возвращаться домой.

Едва переступив порог, я чувствую дразнящий запах пирожков и невольно ускоряю шаг. На столе ждет тарелка наваристого бульона. Мы с папой уминаем суп.

Мама говорит, что у нас трещит за ушами. Я не слышу никакого треска, о чем и сообщаю родителям. Папочка смеется, а мамочка целует меня в нос. Впервые с момента переезда в доме царит беззаботное, тихое счастье.

– Давай-ка посмотрим на наших птиц! – предлагает мама, когда с супом и пирожками покончено. – Наверное, уже застыли. А это что? – она указывает на фигурку тети Гали. – Ты слепила мамочку, да?

– Нет, тетю Галя.

Судя по выражению лица, маме не нравится мой ответ, но они с папой всегда учили говорить только правду. Ночью, вместо того чтобы спать, я подслушиваю родителей. Хотя дверь в их комнату заперта и мама с папой говорят тихо-тихо, мне ничего не стоит «увеличить громкость» у себя в голове.

– Сашка, меня это пугает, – хмурит брови мамочка. – Зачем ей понадобилось лепить Галину? Мне кажется, история повторяется…

– Брось! Танюша – ребенок. Она всего лишь играет, – отмахивается папа. С ним проще – папочка всего боится, поэтому ничего не замечает.

Вопреки слухам, он не пошел по стопам деда и прадеда. В день, когда папочка впервые увидел духов, он убежал в церковь и молился там до тех пор, пока второе зрение со страху не закрылось и осталось только одно – обычное, человеческое.

Несмотря на то что мой папа большой бородатый и сильный, он еще слабее мамочки. На счастье, у них есть Танечка, чтобы всех защищать!

Когда наступает утро, я собираю учебники – сегодня в школе будет математика, русский язык и труд. Ем кашку и перед самым выходом «нечаянно» скидываю застывшую фигурку тети Гали с печки.

Куколка со звоном ударяется об пол, ее ножка отламывается. Можно подумать, что происходящее всего лишь игра, но разве в основе самого сильного чародейства – не детские игры?

Я даже не удивляюсь, когда по дороге из школы узнаю, что тетя Галя сломала ногу, – об этом болтает вся деревня. Шла-шла в магазин, и ножка сама подвернулась. Галина говорит: ее сглазили, но кто поверит в такие глупости во времена просвещенного марксизма-ленинизма?

Меня не мучают ни муки совести, ни раскаяние. Я сделала все правильно.

Я защищала маму.

* * *

– Татьяна, нам нужно серьезно поговорить, – грохочет мамин голос, стоит переступить порог. Ее руки сердито скрещены на груди, лоб нахмурен – дурной знак.

Я не люблю «серьезные разговоры», прошлый такой был у нас полгода назад. Тогда классная руководительница – властная женщина с крашенными хной волосами – позвонила маме и попросила ее подойти в среду после уроков.

Любимая мамочка побледнела, словно предчувствовала: нам могут навредить чем-то большим, чем простой выговор, в ее глазах появились растерянность и вина.

Мама хотела умилостивить учительницу как суровое божество – принесла коробку