Нет.

Из-за бочек выбирается стройный парень в простой одежде — то ли слуга бана или воеводы, то ли младший придворный, из тех, чьи имена всегда забывают. Ощупывает кафтан — или тело под ним, — вздрагивает и всхлипывает; потом трогает лицо и волосы. Недолго стоит, закрыв глаза и сжимая кулаки, а потом бежит к лестнице из подвала, с каждым шагом ступая все увереннее.

Когда он покидает замок через главные ворота, никто даже не смотрит в его сторону.

— Нана! Нана!

Голос тоже стал чужим до дрожи.

Домишко на окраине Сандавы покосился и врос в землю так, что за густыми зарослями бузины, в ранних сумерках, его почти не видно. Здесь почти никто не бывает — только бродячие псы и чужаки, свернувшие не туда на одном из перекрестков. Дорога на запад ведет к Железным горам. Что там искать, если жизнь дорога?

— Нана!

Дафина бежит по тропинке, прижимая к груди кулак с зажатой в нем тряпицей, на которой по-прежнему видны три капли крови. Это единственное, что осталось неизменным. Царевне кажется, что мир превратился в ветхую ткань, и по краям поля зрения она все сильнее расплетается на уток и основу; всякая нить так и норовит зажить отдельной жизнью, уползти, как гадюка. Почти у самого порога Дафина резко останавливается, сообразив, что хозяйка дома ее не узнает, а произнести вслух нужные слова не хватит сил.

У слов есть власть.

Стоит им прозвучать — и окажется, что все это действительно случилось.

Пока она стоит, тяжело дыша, кривая дверь покосившейся хибары со скрипом открывается и наружу выглядывает одноглазая старуха. Внимательно смотрит на гостью — гостя, — и сердце Дафины говорит: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

— Ах, — шепчет старуха. — Входи же, входи быстрее.

Шагнув в сторону, чтобы пропустить Дафину, она добавляет:

— Славный из тебя получился фэт-фрумос.

Давно это было. Родилась у царя с царицей дочь, прекраснее которой не было на свете. Кудри у нее были золотые, как пшеничное поле, очи — синие, как васильки, и цветы распускались там, где она прошла. Окрестные земли с замиранием сердца ждали, когда она войдет в невестин возраст, и вот наконец это свершилось. Царь объявил, что просить его дочь в жены может лишь самый доблестный, умный и красивый юноша, и устроил множество испытаний всем претендентам. Испытания были сложные, и один за другим принцы, княжичи и дерзкие простолюдины их проваливали. Но нашелся один, который справился со всеми: был он высок, статен, умен, как соломонар, и исполнен соколиной красоты. Царевне он понравился, однако царь-отец заподозрил неладное и приставил к жениху соглядатаев. Они-то и увидели, что по ночам у него во лбу загорается алым пламенем третий глаз.

«Не отдам дочь змею!» — заявил царь. Подлили жениху в вино сонного зелья, а потом изрубили бедолагу на части. Невесту на это время заперли в покоях, и она могла только рыдать, понимая, что вершится злодеяние.

И той же ночью налетел на царство губительный ветер, который все живое на своем пути обращал в пепел. Говорят, перед смертью царь просил у кого-то прощения, — но врут, наверное, ведь никто не выжил, кроме царевны, которая от тоски превратилась в каменную статую да так с тех пор и стоит на берегу озера, полного слез, подле родника с живой водой. Ноги ее обвивает змей, а может, змея — та самая, что за погибшего сына отомстила.

Старуха долго молчит, и по ее морщинистому лицу нельзя прочитать, о чем она тревожится, что видит в будущем, — ибо с той поры, как урситоаре отняли у нее глаз в отместку за болтливость, уцелевший стал более зрячим, чем положено смертной женщине.

В конце концов она тихонько вздыхает и начинает объяснять.

Безымянный отправился к Змеиному источнику, потому что такова доля геройская, говорит нана. Если герой видит, что кто-то нуждается в помощи, он не может отказать. Похоже, у источника с ним что-то случилось. И поскольку вода по-прежнему нужна, чтобы поскорее исцелить родителей Дафины, делать нечего — придется ей пойти следом за Безымянным, по геройской тропе.

Точнее, сперва надо выбрать тропу, говорит нана. Их две: длинная, но безопасная и короткая, но опасная. Пять дней или один день. Какую выберешь, юный Дафин-витязь? Решай сейчас.

Царевна смотрит в глаза своей нане и вдруг понимает, что Динка за те годы, что отпечатались в памяти, совсем не изменилась. Лет десять — тринадцать назад она была такой же старой и морщинистой, как сейчас; да и раньше, просто те воспоминания совсем размытые, и верить им трудно. Сколько же ей на самом деле?..

Об этом, конечно, можно спросить и потом.

Дафин-витязь встает из-за шаткого, древнего стола, переводит дух.

Показывай короткую тропу, говорит. Пора в путь.

Нана улыбается, взмахивает рукой.

Дверь хижины открывается, расступаются кусты бузинные — а за ними вовсе не окраина Сандавы, а густой лес, где деревья так высоки, что цепляют звезды верхушками. Как же вышло, что уже глубокая ночь? Неужто они так долго говорили, а царевна не заметила?

Нана Динка кладет руку ей на плечо: то ли желая подтолкнуть, то ли намекая, что Дафина может передумать и вообще никуда не идти, — в этом покосившемся домике для нее всегда найдется где поспать и что поесть. О прошлом, конечно, придется забыть.

Царевна берет эту руку и целует, поклонившись.

Иди, говорит нана и сует ей трайсту, в которой краюха, фляга и почему-то клубок ниток.

Иди же.

…луч вонзается ему в центр правого зрачка и летит сквозь плотные тучи тоски по утраченному навсегда девятому небу, обиды на Фыртата, который без его помощи не смог бы сотворить все, что было сотворено, болезненной любви к людям, которых он слепил из глины по образу и подобию своему, но вышли тупые глиняные болваны, с болванами и поговорить-то не о чем, а говорить он любит, хотя в Преисподней теперь уж собеседников достаточно, надо лишь снять любого с цепей или вынуть из котла и отправиться вдвоем на короткую прогулку по берегу Субботней Воды, текущей из ниоткуда в никуда, хранящей в недрах своих один необычный остров…

Змейский лес — а в том, что это колдовское царство, у Дафины нет сомнений — дышит фиолетовым холодом и источает ядовитый интерес. Здесь каждая ветка так и норовит ухватить за одежду, каждая шишка — упасть на голову и вцепиться в волосы, за каждым деревом прячется кто-то зубастый и