Купер нахмурился в недоумении:

– Бедняжка-потеряшка?

Имени Кэл вспомнить не мог: оно растворилось в памяти, как будто все это происходило с ними слишком давно. Эмбер? Эмили? Что-то похожее, но с ирландским колоритом.

– Дочурка его. Пропала однажды ночью. Йен заявил, что она потерялась в лесу.

Наконец Кэл понял, почему статуя казалась жуткой. Не потому, что была страшной – в жизни он повидал достаточно лиц без глаз, без губ, даже без кожи. А потому, что с самого начала не была похожа на статую – и вовсе ей не являлась. Вмятины на скулах, проваленная щека, неровный подбородок – все говорило не о литье. Не об умелой руке. Не об абстрактной форме.

– Вы имеете в виду…

Кэл покрепче сжал прут и сделал шаг назад. Примерился.

– Ну-ка отойди.

– Махелона!

Но окрик Купера пронесся мимо, когда Кэл уже обрушил удар на золотое плечо. Звук металла о металл почему-то не был звонким – глухой, жесткий, почти мясной треск, как если бы он бил по кости. Золото треснуло у основания шеи, вверх взметнулась пыль.

Он ударил еще раз, чуть левее. И еще – сильнее, затем еще.

На пятом ударе корка над плечом лопнула, обнажив что-то темное. Кэл продолжал бить: ребро за ребром, вдоль ключиц, по локтям. Он слышал, как золото осыпается на каменный пол, как его удары возвращаются глухим эхом от сводов подвала.

Золото крошилось, ломалось. Поддавалось.

И под ним – под ним начинала вылезать правда.

Темные, засохшие, как бумага, кости. Клочки ткани, вросшие в плечи и грудную клетку, словно плоть впитала в себя одежду. Провалившиеся ребра. Часть черепа, местами вплавившегося в золото.

Эмер, вспомнил Кэл. Ее звали Эмер.

Девочка, которую в подвале собственного дома родной отец залил раскаленным золотом.

* * *

Норман стоял напротив Бена – и смотрел, как с его руки все капает и капает чернота. Капли становились все больше и текли все быстрее – до тех пор, пока рука полностью не почернела.

– Бен, – слабо позвал он.

Тот рыкнул:

– Все продолжаешь мямлить?!

Туман сгущался. Висел над сугробами, застревал в уцелевших рамах, вылизывал мокрое гниющее дерево. Дома теряли форму, очертания расплывались, и в этом медленно разрушающемся мире Бен… Бен разрушался тоже.

По шее его уже ползли черные вены, пробираясь из-под воротника, и у Нормана не было достаточного воздуха в легких, чтобы сказать ему об этом. Бен попытался сделать к нему еще один шаг – но его плечи странно перекосило, словно что-то тяжело потянуло его за ту руку, с которой текло. Он раздраженно дернулся, снова рявкнул:

– Да что у тебя вечно… за идиотское… лицо… Чего ты… так на меня уставился?!

Слова выходили странно, невнятно. Бешено вытаращенные глаза казались слепыми в своей злости – и Норману почему-то подумалось, что Бен сам уже не отдает себе отчета, что говорит.

Он не мог пошевелиться. Не мог поверить, что это действительно происходит.

Опять.

– Чего! Ты! Уставился!

А потом хрустнул снег – и в следующую секунду Бен ударил.

Он налетел без предупреждения, как животное, сорвавшееся с цепи, и Норман не успел ничего предпринять. От удара в грудь он полетел назад – и обрушился на землю, отбивая спину и руки о щебень и снег. Воздух выбило, зрение дернулось вместе с очками: небо качнулось, развернулось и поглотилось лицом Бена, нависшим сверху.

– Бен, не надо…

Норман пополз назад, руками отталкиваясь от земли. У Бена вырвался легкий хрип вместе с паром изо рта, на секунду скрывшим бешено вращающиеся глаза.

– Не надо, пожалуйста…

Норман заставил себя подняться, все еще пятясь назад. В бедро уперлось что-то твердое из кармана куртки. Пистолет, понял Норман. У него с собой пистолет.

– Бен, это я! – Норман даже не хотел думать об этом пистолете. – Бен!

Он знал его десять лет. Знал, как Бен запирается в спортзале, потеряв кого-то на задании. Знал, как тот злится, когда супервайзеры не разрешают действовать так, как ему кажется правильным. Как его машина пахнет освежителем и табаком – Норман не раз ездил в ней от штата к штату.

– Стой, – карман наливался тяжестью все сильнее, – стой, приди в себя…

Но Бен снова двинулся, и рука Нормана оказалась в кармане быстрее, чем приказ себе этого не делать дошел до мозга. Пистолет лег в ладонь, но дуло, поднявшееся к Бену, ходило ходуном.

Норман не хотел стрелять.

Он бы отдал что угодно, лишь бы ему не пришлось делать этот выстрел.

Бен все еще держался за свое плечо. В месте, где пальцы сжимали ткань, куртка начала расползаться по швам. И когда Норман увидел, что появляется из-под нее, его желудок скрутило.

Жилы. Черные, влажные, похожие на смолистые лианы, они двигались внутри, и это движение заставляло Бена то и дело вздрагивать.

Пистолет в руке Нормана стал до невозможного тяжелым.

Все повторялось. Все снова повторялось.

Почему, почему, почему это место раз за разом пыталось заставить Нормана кого-то убить?! Какой в этом смысл, почему Он не убьет их всех сам?!

Бен невнятно зарычал и покачнулся, а затем сделал выпад вперед – слишком быстрый, и Норман едва успел отскочить в сторону.

– Стреляй! – раздался оглушительный крик. – В человеческую часть!

И Норман выстрелил.

Звук был точно такой же, как и в прошлый раз. Обжег перепонки, отдался дрожью в пальцы, разорвал мир оглушающим звуком.

Он знал, что Бен мертв, еще до того, как его тело рухнуло. Как в замедленной съемке, это падение длилось для Нормана целую вечность.

И когда голова Бена коснулась земли, Норман наконец понял.

И ужас от простоты открывшегося перед ним откровения был оглушающим.

Норман не сразу смог броситься к Бену – он отстраненно наблюдал, как первым возле него оказался кто-то другой. Дудж, отрешенно понял Норман. Это она кричала. Наверное, они слишком долго не спускались, и она решила проверить…

Мысль, дикая в своей обыденности, пронеслась мимо, а Норман так и стоял, не в силах сделать и шагу.

Он убил Бена.

Вот так просто.

Норман никогда ни в кого не стрелял – но в Глеаде он убил уже двоих. Первый выстрел был бесполезным: тот человек, турист, был незнакомцем; и его убийство не пронзило Нормана осознанием содеянного. И не должно было – оно предназначалось не для него, а для Киарана. Для каждого из них здесь была расставлена своя дьявольская ловушка.

Его ловушкой оказался Бен. Старый добрый Бен.

Норман глубоко вдохнул – и на непослушных,