Я отвел взгляд и посмотрел на двух сублимов, наблюдавших за мной, как за раненой дичью на их охотничьих угодьях. «Боюсь, я не могу этого сделать, мэм», — сказал я.

— Почему? — спросила Файязи.

— Это противоречит правилам: я не могу обсуждать расследование с кем-либо непричастным, мэм.

— Но разве мы не друзья, сигнум Кол?

Я не ответил.

Затем в ее взгляде промелькнуло что-то холодное: она приняла какое-то решение. Она подняла палец и согнула его, но смысл этого жеста был для меня непонятен.

— Вы поступили в иялет из-за денег, да? — спросила она.

Я ничего не сказал.

— Вы стали сублимом, чтобы прокормить свою семью, — сказала она. — Чтобы отправить их дальше в Империю, конечно. Вот почему так много людей служат. И все же, сколько месяцев прошло с тех пор, как вы видели их в последний раз? Сколько времени прошло с тех пор, как вы получили от них письмо? Они хоть понимают, как вы страдаете? Что вы делаете? Кем вы стали?

Я почувствовал, как мой пульс участился и забился в ушах. Мое дыхание внезапно стало горячим и учащенным. Я не был уверен почему, но все вокруг казалось холодным и дрожащим, как будто у меня была лихорадка.

Я взглянула на сублимов, которые все еще наблюдали за мной. Я неловко поерзал на стуле. Что-то было не так. Я подумал, не отравился ли я, но знал, что не пробовал блюда с ее стола.

— Для вас есть путь, — сказала Файязи, — который позволит вам вернуться домой, свободному и ничем не обремененному, со всем, что у вас есть, чтобы спасти их. Я могла бы показать вам этот путь. И вы были бы свободны идти по нему. Но в данный момент — прямо сейчас — разве вам не полагается передышка от всего этого?

— П-передышка? — сказал я едва слышным голосом.

— Да, — сказала Файязи. Она улыбнулась. Ее лицо выражало такое сочувствие, такое понимание. — Вы терпели унижение за унижением... разве вы не обязаны вкусить радости жизни Империи? А радости есть, Кол. Это я знаю.

Я почувствовал жар в животе. Я схватился за края стола. По моим вискам струился пот. Затем в пояснице появилась пульсация, глубокая, мучительная боль, и внезапно я так возбудился, что мне стало больно.

Пристыженный и сбитый с толку, я отвел взгляд от Файязи.

Затем я заметил тень на полу и понял, что кто-то стоит у меня за спиной. Я повернулся, чтобы посмотреть.

Это была девушка — или, по крайней мере, мне так показалось, — которая смотрела на меня печальным взглядом. Она была примерно моего возраста, ухоженная и хорошенькая, босоногая, с темными глазами и короткими волосами. На шее у нее был повязан красный шелковый шарф, а с плеч свисало красное платье; однако это было всего лишь два куска шелковой ткани, один из которых прикрывал ее спереди, а другой — сзади, открывая обнаженные бедра и грудь.

И я возжелал ее. Необъяснимо, внезапно, страстно. Она была не так красива, как Файязи, не так тщательно ухожена, но было что-то в ее манере держаться, в ее взгляде, в самом ее присутствии, что делало ее такой притягательной для меня, что я чуть не умер.

Затем я заметил кое-что странное: припухлость в подмышечной впадине девушки — небольшое узелковое образование фиолетового цвета, оставшееся после изменения.

Я взглянул ей в лицо и увидел такой же фиолетовый оттенок в уголке подбородка, прямо над шарфом.

Тогда я понял, кем она была: шансонеткой, придворной танцовщицей. Существом, измененном феромонами для удовольствия других. Ана упоминала о таких женщинах, но я никогда не думал, что встречу такую в своей жизни.

Мое тело жаждало ее. Я ничего так не хотел, как схватить ее, попробовать на вкус, овладеть ею, познать каждую складочку и изгиб ее тела. И все же мои зубы впились в трубку из тростника, которую я держал во рту, и я сглотнул, наполнив горло горячим запахом табака; а затем, словно освобождая голову от паутины, я повернулся лицом к Файязи.

— Я просто, — тихо сказал я, — хотел бы уйти, мэм.

— Она вам не нравится? — спросила Файязи. — У нас есть другие. Мужчины, если хотите.

Я ничего не сказал. Все мое тело, казалось, наполнилось горячей кровью.

— Что это за мир, сигнум, — сказала Файязи, — где вы вынуждены меняться, ломать себя, и все это ради пригоршни талинтов. — Она снова наклонилась вперед. Ее запах опьянял. — Разве вы не обязаны передохнуть от этого?

Тень придворной танцовщицы висела у меня на плече свинцовым грузом.

— Ничто не может быть предосудительным, — сказала Файязи, — в настолько разрушенной Империи.

— Я просто хочу уйти, — повторил я.

Файязи жестом подозвала шансонетку, который подошла ближе ко мне. Я отвернулся.

— Знаете, вы были неправы, — сказала Файязи. — Я друг многих, Диниос Кол. Но я никогда не встречала человека, который был бы настолько достоин моей дружбы, как вы.

Шансонетка начала использовать пе́ред своего платья в качестве веера, приподнимая его и обмахивая меня, окутывая своим ароматом. Я заметил, что это был странно сладкий мускус, с примесью листьев апельсина и пряностей. Мое сердце бешено колотилось, а поясница болела так сильно, что мне хотелось кричать.

— Вы что-то нашли? — внезапно спросила Файязи. Она встала. — Долабра что-то нашла?

Я сглотнул. Я видел, как шансонетка приподняла подол платья и снова обмахнулась им; и там, среди красного мерцания, мелькнул силуэт ее тела и мерцающий пучок волос на лобке.

Я старался не сводить глаз с Файязи. Именно тогда я заметил сбоку на платье джентри странное белое пятно, похожее на краску.

Дрожа, я посмотрела на обнаженную руку Файязи. Не краску ли я там заметил? И, под ней, темное пятно синяка — возможно, в форме кончиков пальцев? Даже в тот безумный момент я изо всех сил старалась обратить на это внимание.

— Что ваша иммунис знает о моем отце? — спросила Файязи громче. — Что он сделал?

Внезапно аксиом оказалась рядом с ней.

— Спокойно, госпожа, — прошипела она. — Спокойно...

— Что она знает о нем и Тактаса Бласе? — требовательно спросила Файязи.

Затем все погрузилось в хаос. Я