– Беги к реке! – кричала мама. – Скорее!

Но Шань Му не двигался. Причина была проста: всадники уже увидели его и с радостью бросятся в погоню, как за собакой, если он побежит. Убийство для этих людей – всё равно что развлечение.

Всадники тем временем уже добрались до ближних полей. От их мечей и золотых украшений на шеях и руках отражалось солнце. Несколько жителей деревни, в том числе и отец Шань Му, бежали к своим домам, сняв шляпы и побросав серпы и косы.

Когда всадники ворвались в деревню, жители разбежались, словно напуганный косяк рыб. Подручные Баоцзюня, полускрытые в клубах пыли, со смехом спешились.

Шань Му посмотрел на них. А потом, пешком, а не бегом, прошёл к своему младшему брату Шань То и отвёл его в хижину. Съёжившись на земляном полу и тесно прижавшись друг к другу, они слушали приказы, выкрикиваемые бойцами:

– Покажите свои лица!

– Всем выйти!

– Быстро!

Незнакомые, некрасивые голоса.

Шань Му шептал на ухо брату что-то успокаивающее. Шань То был до смерти напуган; Шань Му чувствовал, как того трясёт, ощущал поток ужаса, несущийся сквозь него и топящий под собою все другие мысли. Стараясь дышать размеренно, Шань Му задумался, зачем пришли эти люди. За едой, наверное. Погода была плохая, из-за неё у всех неурожай – в том числе и у Баоцзюня и его людей. Но даже несмотря на то что запасы на зиму в деревне остались небольшие, всадники готовы не задумываясь забрать столько риса, сколько смогут унести. Они уже так делали.

Его брата затрясло. Хотя Шань То было всего одиннадцать – на четыре года меньше, чем Шань Му, – выглядел он намного старше. У него были редкие волосы, а лицо, пусть и не уродливое, было морщинистым и усталым. Шань Му закрыл глаза, и его ум вышел за предел – туда, где он мог видеть чужие мысли и говорить с людьми, не произнося ни единого слова.

«Успокойся, дорогой Шань То. Успокойся».

В углу хижины взмахнул крыльями и застрекотал сверчок Шань То, ничего не знавший об опасности. С закрытыми глазами, всё ещё за пределом, Шань Му усилил песню сверчка, заставил её звучать громче в уме брата, заглушил ею ужас.

«Слушай сверчка, маленький брат. Слушай, как сладко он для нас поёт».

Шань Му улыбнулся. Попасть в запредельный мир Шань То было очень просто. В хижине, в телесном мире, он почувствовал, как расслабились узкие плечи брата, услышал, как быстрое дыхание сменяется глубокими, более спокойными вдохами…

Дверь распахнулась. Шань Му открыл глаза. Вбежала его мать – тяжело дыша, с широко раскрытыми глазами, – затем отец, который тут же захлопнул за собой бамбуковую дверь. Они бросились к мальчикам и чуть не задушили их в объятиях. Шань Му снова закрыл глаза, на этот раз от удовольствия. Любовь родителей, тепло их тел, сила, излучаемая ими, были потрясающими.

Вдруг в хижину ворвались два человека. Они схватили отца Шань Му и резко подняли на ноги.

– Вставай! Вставай! – кричали они.

Отец Шань Му не сопротивлялся. Он встал, понурив голову и не смотря им в глаза.

– Что вы здесь делаете? Что вам нужно?! – закричала мать Шань Му.

Высокий всадник со шрамом, который вился вокруг глаза и по щеке, словно излучины реки, засмеялся и замахнулся ногой на мать Шань Му. Отец бросился на него и сбил на землю. Бедный крестьянин и боец-ветеран несколько мгновений боролись, катаясь по голой земле, но затем вошли ещё несколько людей Баоцзюня и, избив отца Шань Му кулаками и ногами, за волосы вытащили его на улицу, туда, где уже собрали других жителей деревни. Шань Му и его рыдающие мать и брат пошли по следу из красных пятен в грязи.

В центре деревни человек со шрамом чего-то ждал, подняв руку. Все жители деревни смотрели на него.

– Как вы знаете, Баоцзюнь, наш господин и ваш заступник, сражается на севере, чтобы вам, – он показал на жителей, – не угрожали разбойники и грабители, рыщущие по этим холмам. – Всадник ухмыльнулся. – Но, друзья мои, наша служба сложна и опасна! А ещё – голодна. Нас нужно кормить! Мы должны оставаться сильными! Разве не так?

Он замолчал. Ответом ему была тишина.

Он кивнул и обнажил меч. Звук напоминал шипение змеи, ползущей в сухой траве.

– Мы приезжаем сюда как ваши спасители! Почему вы этого не понимаете? Почему так плохо с нами обращаетесь? Почему… – он занёс меч, – нам приходится иметь дело с такими псами, как этот?

Меч сверкнул, рассёк воздух, а потом – с убийственной, разрушительной силой – шею отца Шань Му.

Глава 7

Шань Му не был ни льдом, ни туманом – не находился ни в телесном мире, ни за пределом. Он тупо таращился на то, что происходило перед ним. Шань То потянул его за рукав, посмотрел на него заплаканными глазами, вскрикнул: «Отец!» Шань Му повернулся к младшему брату, мир – его мир – застыл, и в голове с кристальной чёткостью отразилось понимание той силы, что им управляла.

Его отец лежал неподвижно, в неестественной позе. Меч, который поразил его, блестел и истекал алыми струйками. Убийца засмеялся и вместе с остальными девятью бойцами, тоже размахивающими мечами, отправился грабить лавки и беседовать с Гун Лю, старостой деревни. Мать Шань Му положила голову отца себе на колени и вытерла его лицо, а Шань То стоял рядом с Шань Му и душераздирающе кричал.

Последний выпрямился и огляделся: перепуганные соседи кланялись так низко, что касались лбом грязной земли; всадники, которым никто не смел перечить, забирали всё, что хотели, из зимних складов, наполняя драгоценным рисом мешок за мешком и грузя их на лошадей. Теперь он всё видел. Теперь мягкая, прозрачная завеса родительской любви, за которой его прятали всё детство, исчезла навсегда. Осталась лишь одна истина: важна сила и только сила.

Шань Му сжал плечо брата. Тот шагнул вперёд, уже готовый бежать к матери, которая колотила руками по земле возле тела отца, посыпала голову горстями пыли и проклинала всадников, но…

– Нет, – сказал Шань Му голосом, который сам едва узнал. – Не двигайся!

Шань То посмотрел на Шань Му и, хотя плакать не перестал, послушался.

В Шань Му вскипал гнев. Он закрыл глаза и вошёл в запредельный мир – но тот преобразился. Пропали бесконечные рисовые поля, горы, расплывавшиеся в жарком воздухе на горизонте, прохладный ветерок, от которого шелестели деревья. Теперь небо светилось красным, а по воздуху расходились жилки – во всех направлениях, словно трещины на дне высохшей реки, их