— Если с ненавистью пойдешь — его смерть вашей общей станет.

Мигнули огоньки свечей, Есень себя за локти обхватил: озноб пробрал в душной часовне. Дышит в открытые двери толпа.

— Пусть, — остановил вед сотника, когда Есень снова взгромоздился на камень, уложил грязные пятки на золоченые княжеские вензеля. — Может, вытянет.

Жестко лежать на алтаре. Есень повозился, сдвигаясь к князю. Уперся плечом в плечо. Запах масла теснил грудь, Есень боялся закашляться, и тем потревожить раненого. Сотник и вед смотрели на него в упор, чуда ждали. Есень почувствовал себя петухом на чужом заборе, и закрыл глаза. Где же ему взять это чудо? Не напрашивался к князю в подковники. И не такого Арсею нужно было, увальня деревенского, которому место у мельницы своей разлюбезной. Есенево дело — башмаки рваные чинить, сверчка слушать, а не на княжескую судьбу аркан накидывать.

Где там эта подкова? Не доберешься до нее, не пощупаешь. Не в силах человеческих в верхний мир заглянуть. Вот только плечо Арсея почувствовать можно, локоть, пальцы безвольные. Есень, холодея от собственной наглости, схватил князя за руку, липкую от крови. Сжал, как в том почудившемся бою сам Арсей сжимал рукоять меча.

Скомкалось время, разорвалось на клочки. Успеть бы, пока пальцы под рукой — теплые.