Неправильная она ведьма, и зверь у нее неправильный.

В тот день кот впервые спал с ней. Свернулся на груди пушистым клубком, и такое по телу разлилось тепло! Недолго Яснорада гадала над его именем. Была среди трав и корешков Ягой волшебная, навевающая сон баюн-трава. А кот так сладко мурлыкал у нее на груди, своим мурчанием усыпляя, что имя само на ум пришло.

Баюн.

Глава третья. Волшебное блюдце

Сначала был холод и пустота, а после — золото, золото, золото. Его сияние — первое, что она увидела. Первым, что услышала, было ее собственное имя.

Мара. Такое же холодное, как и зима, из которой ее соткали.

Красота женщины, застывшей напротив, была темна. Глаза глубокие, словно океанские воды, струящиеся черненые волосы… И все же она была живой и чуть несовершенной. Подбородок чуть тяжел, нос — островат.

Мара знала и ее имя — Морана. Об остальном та рассказала ей сама. Взяла тонкими пальцами за подбородок и заставила заглянуть в глаза.

— Я твоя создательница, Мара. Не забывай об этом.

Ее кивок стал обещанием.

Маре дали зеркало, чтобы смогла рассмотреть себя и запомнить. Зима, поселившаяся в ней, сделала бледной кожу. Волосы посеребрил иней, глаза — что подернутая льдом черная вода… И совершенство в каждой черте. Диковинное, даже пугающее совершенство.

— Ты — мое лучшее творение, — вторя ее мыслям, выдохнула царица.

— Морана… Что такое зима? А иней? А… океан?

Эти мысли пришли сами собой, хоть Мара их и не понимала.

Морана нахмурилась.

— Я вложила в тебя больше, чем задумывала. Но вышло как вышло. Идем, мне многое нужно тебе рассказать. А прежде — показать царство, которым я владею. Которым, царевна, владеешь теперь и ты.

Царство то было отлито из золота. А Маре милей было серебро.

***

Как выяснилось вскоре, их с Баюном мучила одна и та же напасть, что порождала добрые и не очень шутки от Полозовых невест. Как и Яснорада, Баюн постоянно чувствовал голод. Она кормила кота тем, что оставалось после гостей. А оставалось обычно много. Для гостей что Ягая, что сама Яснорада накрывали целый стол — с несколькими блюдами, как на пиру во дворце. Но обоим еды хватало ненадолго.

Как она при такой любви к еде оставалась столь худой, для нее самой оставалось загадкой. «Ведьма. Точно ведьма», — прозвучал в голове змеиный шепот Драгославы.

Однажды Ягая куда-то запропастилась — солнце успело дважды встать над Кащеевым градом. Гости не появлялись, словно дверь кто-то заговорил, и Яснорада совсем заскучала. Ягая будто знала, что в избе будет тишь, и особых наказов дочери не оставила. Жаль, вместе с наказами она забыла и о еде. И пускай Яснорада не так давно вернулась из дворцовой трапезной, голод в ней — ненасытный зверь — никак не унимался, острыми когтями царапая живот изнутри.

Баюн кружил подле ее ног, заглядывая в лицо молящими глазами. Словно околдованный, все твердил про каравай.

— Нет у меня каравая, — вздохнула Яснорада.

— Спеки!

— Не умею.

Баюн совсем по-человечески ахнул.

— Как же… Немыслимо…

— Ягая сама готовит, — оправдывалась пристыженная Яснорада. — Верней, готовит скатерть ее зачарованная.

В глазах кота, где прежде был лишь голод, зажегся интерес.

— Скатерть, говоришь? — мурлыкнул он. — И где она, ткань эта волшебная, словно мать, кормящая?

Яснорада обыскала всю избу. Кроме той ее части, что безраздельно принадлежала Ягой.

— Я не знаю, где она, — наконец призналась она.

— Ты в ту комнату не заглядывала. — Баюн кивнул на закрытую дверь.

— Мне запрещено входить в спальню матери.

— Но мне ведь — нет, — резонно заметил Баюн.

— Так. — Яснорада уперла руки в бока, как это делала Ягая, желая казаться еще строже. Пусть и выходило у нее не так выразительно. — В спальню Ягой никто не войдет.

Баюн приуныл.

— Я вернусь во дворец, принесу тебе что-нибудь оттуда, — смягчилась Яснорада.

Уж больно голодным и несчастным выглядел кот.

Ее слова Баюна чуть приободрили. Странный — гибкий, словно ивовый прутик — хвост встал трубой.

***

Порой Яснораде была на руку ее неприметность. Невесты Полоза плыли как павы, прекрасно музицировали, изумительно вышивали, а вокруг них словно сплетался сияющий ореол, что приковывал к ним восхищенные взгляды. Зато она могла приходить и уходить из дворца, когда вздумается. Прошмыгнет как мышка, а дворцовая стража по ней лишь ленивым, почти невидящим взглядом мазнет. Может, кто из царских дружинников и задумался бы, отчего невесте Полоза во дворце не сидится, да только многие видели в ней лишь прислужницу. Яснорада и не спешила их разубеждать. Помогало ее простое облачение, выбранное взамен того снежного, с искусной вышивкой по подолу и рукавам, что носили невесты Полоза.

В серебряных палатах лился смех, журчала негромкая беседа. Невесты разбились на стайки, как птицы. Самая многочисленная замерла у стола Драгославы. С тяжелыми толстыми косами с вплетенными в них лентами, в белых платьях с широкими, точно крылья, летящими рукавами невесты радостно о чем-то щебетали. А глаза их зачарованно и жадно следили за мягкими, текучими движениями Драгославы. Пытались почуять, разгадать ее секрет. Отчего материя под тонкими пальцами так послушно мнется, отчего так легко оживает?

Взяв в руки неоконченную вышивку, Яснорада с невинным видом опустилась на скамью — не привлекая внимания, дождаться, когда к вечерней трапезе позовут.

По палате, словно бисерины, рассыпались шепотки. Морана.

Царицу невесты Полоза встречали куда чаще Кащея, что день-деньской пропадал в золотых палатах дворца. Царственная, с горделивой осанкой и чуть насмешливой улыбкой, Морана с удовольствием проводила время с «придворными девицами». Любила сидеть с ними за вышивкой и вести неторопливую беседу. И пусть жену выбирать себе будет сам Полоз, каждая из девушек мечтала добиться благосклонности Мораны. Вдруг замолвит словечко перед Полозом? А если царицей заморской не выйдет стать, отчего бы не свести дружбу с владычицей царства Кащеева…

Морана вошла в зал, облаченная в тяжелое платье из серебристого бархата, что вышит голубоватыми, словно иней, и белыми, словно кость, нитями. На черных кудрях — тяжелый венец с украшенными резьбой серебряными цепями-ряснами.

Вот отчего столь непохожи палаты невест на весь остальной дворец — золотой, будто озаренный солнцем. В палатах невест царствовала Морана, а она — сплошь изморозь и серебро. Только волосы — ночь над