— Я с ним ещё не успел познакомиться, — ответил Оран. — Весь персонал сейчас живёт в Макбрайде. Слышал, что они работают сменами.

— Так и есть, — хмуро ответил Алпин. — Живут в гостинице у вокзала, приезжают сюда ранним утром, работают месяц через месяц. Спелл рассказывал.

Большой Джон презрительно скривился.

— Вахтовики! Как от них можно ждать преданности делу, если сегодня они тут, а завтра там? Носит их по миру, нигде не задерживаются, ни перед кем не отвечают...

— Но это не значит, что они работают плохо, — сказала я. — У франшиз очень жёсткие стандарты качества. Не соответствуешь — пожалуй на выход.

— Мы тоже руки не забываем мыть. И хлеб у нас качественный, не говоря уж про сладкое, — важно откликнулся Большой Джон и спросил: — Так какие фрукты заказывать?

— Персики, — ответил Оран едва слышно и добавил уже громче: — Никакие, позавчера из Эшфорта прислали достаточно ягод.

Я мысленно усмехнулась. Отлично. Пусть Женевьева думает про ягодные десерты — а мы тем временем сумеем всех удивить.

Дальше день ехал к вечеру по привычной колее — покупатели заходили в пекарню за хлебом и круассанами, Алпин стоял за кассой, Оран инспектировал запасы, а я сидела в маленьком кабинетике, подбивая итоги. Вот удивительно — несмотря на соседство с “Вкусом навсегда”, в который поселяне захаживали несколько раз в день, у моей пекарни не было провала. Дела шли ровно.

Все-таки люди любят хороший хлеб, а не яркую обертку.

В дверь тихонько постучали, в кабинет сунул нос Копилка и произнес:

— Чего-то расскажу.

— Заходи, — пригласила я и, когда орк опустился на стул, спросила: — Пообедали уже? Как вам мясняшки?

Копилка довольно показал большой палец.

— Рагу употребили за здрасьте. И мясняшки огонь. Моих ребят зазывали во “Вкус”, прям так активно зазывали. Но мы нет, носом не повели в их сторону. Один раз зайдешь, потом не развяжешься.

— Так о чем ты хотел рассказать? — поинтересовалась я. Копилка посмотрел по сторонам и негромко сообщил:

— Во “Вкусе” завтра будут шоколадные пирожные.

Я вопросительно подняла бровь.

— Откуда ты знаешь? Вроде твои ребята туда не ходят.

— Конечно, не ходят, мы не дураки туда ходить, — ответил Копилка и даже немного обиделся на то, что я его заподозрила в походах во “Вкус”. — Но парни мои видели, как повара выходили на улицу. И говорили, что завтра придется повозиться с шоколадными пирожными.

— Оран приготовит торт не хуже, — ответила я. — У нас будут персики.

Копилка мечтательно завел глаза. Персики в это время года и в столице были редкостью, что уж говорить о пустошах.

— Не за то речь, что не хуже, это и так ясно, — откликнулся Копилка. — Они тоже не дураки насчет готовить. Надо как-то сбить ихние пирожные на лету. Показать, что мы тут не лаптем щи хлебаем, чтобы они обтерлись и ушли.

Я нахмурилась, припоминая столичные витрины. Во “Вкусе навсегда” пирожные подавались в бумажных коробочках, аккуратные и изящные. Но что, если…

— У нас будет не торт, а трифль, — сказала я и добавила, глядя на вопросительно поднятую бровь Копилки: — Десерты в стаканчиках, это сейчас очень модно. Осталось сообщить Орану о том, что у нас перемены. Спасибо, что рассказал.

Копилка улыбнулся — мол, всегда пожалуйста! — и я снова поинтересовалась:

— Как же тебя все-таки зовут?

Орк вздохнул и ответил:

— Ладно, вы, женщины, такой народ, что не отстанете. Сигизмунд меня зовут.

Я с трудом сдержала усмешку — нельзя было придумать более странное имя для орка. Копилка нахмурился и с самым серьезным видом пообещал:

— Но если кому проболтаетесь, подожгу пекарню, вот честное слово подожгу!

Я клятвенно пообещала хранить молчание, на том мы и распрощались. Убрав документы в сейф, который переехал в пекарню из хранилища вещдоков Ристерда, я вышла в торговый зал и попала в минуту передышки: одни покупатели только что вышли, а новые еще не появились.

— Нам нужны стаканчики, — сказала я. — Много-много стаканчиков. Оран, завтра ты готовишь трифли с персиками.

Оран выглянул из кухни, вытирая руки, и вид у него был озадаченно-хмурый.

— Трифли? — переспросил он, и я кивнула. — Никогда не делал их, честно говоря.

* * *

Вечером я ушла домой, но так и не смогла заснуть. Все во мне звенело от напряжения. Поворочавшись в кровати и так и не выбрав удобную позу для сна, я поднялась и стала одеваться.

— Куда это вы, леди Макбрайд? — спросила Элли, когда я спустилась вниз и стала надевать пальто. Домовичка выглядела усталой и расстроенной. В провале этапа конкурса не было ее вины, но я видела, что Элли глубоко переживает.

— Пойду в пекарню. Оран все равно там, а дома мне не сидится, — ответила я и добавила: — Элли, ты ни в чем не виновата. Вы с Алпином сделали все, что могли.

Домовичка вздохнула.

— Мне надо было распознать полынник. Какая я домовая, если не разбираюсь в простейших вещах? — она всхлипнула и поднесла руку к лицу. — Теперь вы выгоните меня за такое…

Вздохнув, я подхватила Элли на руки, как ребенка, и сказала, глядя в раскрасневшееся взволнованное личико:

— Я никогда тебя не выгоню, и больше не говори такого. Ты самая лучшая домовая. Всему Шину повезло, что ты у нас есть.

Элли шмыгнула носом и порывисто обняла меня. Некоторое время мы стояли просто так, а потом я сказала:

— Тебе нужно отдохнуть, это хозяйский приказ. Выпей сейчас чаю и ложись спать.

На том мы и расстались.

В пекарне горел приглушенный свет. Я открыла дверь, вошла внутрь и услышала, как Большой Джон рассказывает:

— И вот я повис в этой трубе, а концерт уже начался. И представь себе: зрители смотрят, актеры танцуют, а я болтаюсь над сценой, как сосиска в коптильне!

Я прошла через зал, обогнула стойку и ощутила укол горечи. Все было таким новым, таким хорошим — и все могло рухнуть завтра. Мне придется закрыть дело и остаться в Шине — просто напоминанием всем и самой себе о том, что у меня было и что я потеряла.

Как вообще с этим можно жить?

Большой Джон сидел у чарной печи, привалившись к ней спиной. На столе перед Ораном стоял целый полк маленьких стаканчиков — дракон был занят тем, что раскладывал в них бисквит. Работы было много.

— Джина? — удивленно спросил он, оторвавшись от бисквита. — Ты почему не спишь?

— Так, — я махнула рукой и опустилась на табуретку. — Что-то думки атакуют. Хочется завтра победить, но… страшновато, честно говоря.