Он лежал, тихий, неподвижный. Подключённый к капельнице, с крошечной повязкой на руке. Такой маленький. Всего три годика.

Я подошла к нему, сдерживая ком в горле. Кожа бледная, ресницы длинные, даже в полусне приподнятые. Он был самым красивым ребёнком на свете — и самым хрупким.

— Всё будет хорошо, малыш… — прошептала я, коснувшись его руки.

Мама поднялась со стула. Она была бледной, усталой, но глаза её оставались твёрдыми. — Не переживай. Я не отойду от него ни на шаг. Всё время буду рядом.

Я кивнула. Слёзы подступили — но я не позволила им вырваться. Я не имела права плакать. Не сейчас.

Я поцеловала сына в лоб, вдохнула запах его волос, запоминая, будто уходила на год, а не на три недели.

В такси по пути в аэропорт я смотрела в окно и повторяла про себя только одно:

На операцию нужно пять миллионов. Пять.

Это даже не сумма — это приговор. И у меня нет другого выбора. Просто нет.

Такси мягко поворачивало на развязке, а я всё смотрела в окно, не замечая ни зданий, ни рекламы, ни людей. Всё было как в тумане. Только внутренний голос — настойчивый, твёрдый: Пять миллионов. Пять.

И вдруг — неосознанно — я вспомнила.

Это должно было быть лучшее время в моей жизни.

Свадьба. Белое платье, зал, кольца, клятвы. Всё было готово. Даже рассадка гостей. Я жила этим днём, как девочка в сказке. До самого момента, пока не узнала, что у моего жениха есть другая.

Он ушёл за неделю до свадьбы. Без сцены, без оправданий. Просто… ушёл. Ради любовницы.

А потом пришла боль. Прожигающая, невыносимая. Я упала — но поднялась. И тогда узнала, что беременна.

Моё сердце сжалось от страха — и тут же развернулось в нечто совсем другое. В тепло. В свет. В надежду.

Моё чудо.

Я рассказала ему. А он… он только усмехнулся. — Нагуляла, — сказал. — Сама разбирайся. Это не мой ребёнок.

И закрыл передо мной дверь.

Я помню, как стояла тогда под его дверью. Сжав кулаки. Сжав зубы. Не плача. Уже не плача.

Хорошо, — решила я. — Даже лучше. И оформила всё на себя. Справлюсь. Будем жить вдвоем. Я и мой любимый мальчик.

И мы справлялись. До тех пор, пока не случилась беда. Пока не прозвучал диагноз. Пока не объявили цену спасения.

И я… снова пошла к нему.

Потому что когда речь идёт о жизни, ты забываешь гордость. Ты идёшь — и стучишь.

А он снова закрыл дверь. Снова.

Эта фраза врезалась в память, как выстрел: «Твой ребёнок — не мои проблемы».

Я резко выдохнула, как будто в лёгких не хватило воздуха.

Мой малыш будет жить. Чего бы мне это ни стоило.

Я посмотрела на дорогу вперёд. До аэропорта оставалось минут пятнадцать.

Ты не один, солнышко. Ты ни за что не будешь один. Мама с тобой.

Паспортный контроль я прошла на автопилоте. Улыбка. Документы. Формальная проверка. Всё как у людей, которые летят на отпуск, а не на добровольное рабство с пунктами подчинения.

Я всё ещё надеялась, что это просто командировка. Что они преувеличили. Что это недоразумение. Что я переживу это довольно легко.

Я шла по указателям, наивно думая, что сейчас сверну к обычному выходу, где шум, люди с чемоданами, дети с рюкзаками, сонные лица и крикливые объявления. Но вместо этого девушка в форме — хрупкая, с белыми перчатками — вежливо подошла ко мне.

— Лиана Элбридж?

— Да, — ответила я, настороженно.

— Следуйте за мной, пожалуйста. Ваш рейс сопровождаемый.

Сопровождаемый? Я бросила взгляд на остальных пассажиров, которые двигались в направлении обычных гейтов, и пошла за ней.

Мы свернули в сторону, где не было табло. Ни суеты, ни толпы. Только стеклянная дверь, которая открылась с глухим щелчком, и частный коридор.

А в конце — он.

Чёрный, блестящий, с изогнутым корпусом и узкими окнами, как у военной машины. Частный джет.

Мой шаг замедлился. Ну ещё бы.

Конечно у таких, как они, не может быть обычных рейсов. Конечно всё должно быть на высшем уровне.

Я стояла у трапа, глядя на самолёт и ощущая, как тяжелеет чемодан в руке.

— Всё будет хорошо, — пробормотала я себе под нос. — Три недели. Просто три недели.

Глава 4

Я поднялась по трапу, стараясь не оступиться. Шаги отдавались в металле, сердце стучало громче двигателей. Впервые в жизни я заходила в частный самолёт, и от этой мысли во мне боролись два чувства: нервный трепет… и подступающее желание сбежать.

Дверь закрылась за спиной почти бесшумно.

Внутри всё выглядело не как самолёт, а как элитный кабинет. Мягкие кожаные кресла с оттоманками, полка с книгами в переплётах, стол с инкрустацией. Теплый свет, приглушённый и спокойный, не как в обычных самолётах. Всё дорого. Идеально. Просторно. И… чуждо.

Они уже были внутри.

Я заметила их сразу, хотя оба сидели молча. Один — Аррас — раскинулся в кресле, будто был дома. Он не смотрел — наблюдал, лениво, без особого интереса. Чёрная рубашка, расстёгнутая на одну пуговицу, тёмные волосы всё так же собраны в небрежный хвост. Он выглядел так, будто мог бы прямо сейчас встать, сбросить пиджак и вышвырнуть кого-нибудь из иллюминатора — и при этом остаться в хорошем настроении. Его хвост лениво покачивался, как у сытого хищника.

Рядом — второй. Нейв. Совершенно другой. Он сидел прямо, в идеально застёгнутом костюме цвета стали, без единой складки. Лицо — как маска. Светлые глаза — не серебряные, не голубые, ледяные. Волосы чуть длиннее классики, зачесаны назад. Он держал в руках планшет и не отрывал от него взгляда, пока я не приблизилась.

Они оба скользнули по мне глазами. Сначала Аррас — медленно, оценивающе. Потом Нейв — быстро, почти равнодушно. Как будто определяли: угроза? нет. интерес? тоже нет.

Я почувствовала себя неловко. Платье было старым. Очки — дурацкие. Волосы уже начали выбиваться из резинки. На фоне их безупречности я выглядела как приглашённая ошибка.

— Присаживайся, — сказал Аррас лениво, кивнув в сторону кресла напротив. — Вылетаем через семь минут, — добавил Нейв, даже не поднимая глаз.

И снова тишина. Вот и началось.

Я осторожно поставила чемодан у кресла и села, стараясь не шуметь, не дышать слишком громко.

Три недели. Просто три недели.

Я уже устроилась в кресле, как вдруг поняла — вокруг стало… пусто. Слишком пусто.

Я повернулась.