Походник сам по себе ожил скрипичной мелодией, улетающей в небеса — Даша не оставляла надежду дозвониться до Таи.

— Слушаю, — стараясь не выдавать раздрай в сердце из-за острого чувства вины перед дедом, сказала Тая.

Даша чуть ли не заорала от счастья в трубку:

— Наконец-то! Тая, как тебе нестыдно! Мы тут с девочками с вечера так волнуемся, так волнуемся за вас!

Тая не поняла её, шагая по шпалам, покрытым выступившими на жаре пятнами креозота:

— За кого, Даша?

— За тебя и Зимовского, конечно! — Сигнал связи был слабым, и звук то и дело пропадал. Тае приходилось додумывать некоторые слова. — Мы видели, как он тебя закутал в свою шинель и увез прочь. Это так романтично! Мы все ждали и ждали, чтобы вам не мешать, но, подосиновик, надо и честь знать — мы же волнуемся за вас. Могла бы и отзвониться.

— Так ничего же не было. Я и Зимовский — это просто глупость какая-то.

Тая свернула со шпал на тропинку. Белые зонтики борщевика возвышались над её головой, приятно благоухая морковкой и создавая редкую, бесполезную тень.

Даша возмутилась:

— Да что это такое! Как не люблю я соглашаться с Никой, но тут она права. Тая, тебе пока в лоб не прилетит, ты и не поймешь. Как подруга тебе говорю: Зимовский в тебя влюблен. Причем давно. Причем он отшил всех невест. Причем…

— Дорогая моя подруга, — не выдержала Тая, отмахиваясь от облачка дикой мошкары. — Вот скажи, почему ты умолчала о том, что Зимовский в Змеегорске? Ты же знала.

У Даши впервые в голосе прорезалось смущение:

— Это же тайна, я не могла.

— С остальными тайнами тебя это не останавливает.

— Ты бы тогда сюда не приехала! — запальчиво сказала Даша. — А я хочу тебе только самого лучшего.

Тая не стала сдерживать сарказм в голосе:

— Зимовского?

— Он хороший, — продолжила напирать Даша. Когда она что-то себе втемяшивала, переубедить её было сложно. Надо Сумарокову сказать, чтобы запретил ей читать современную прозу для женщин. Пусть классику читает. Там хотя бы правда о людях и особенно о любви. — Просто ты привыкла никому не доверять.

— Даша, ты не права. В любом случае мне сейчас совсем не до Зимовского.

Даша всегда понимала её с полуслова — она гораздо тише и с явными нотками сочувствия в голосе уточнила:

— Опять поругалась с Семеном Васильевичем?

Тая лишь посопела носом. Даша знала её как облупленную.

— Приехать?

Все же хорошая Даша подруга. Бестолковая иногда, но хорошая.

— Даша…

Та бодро принялась настаивать:

— Ты же знаешь — твой дед неровно ко мне дышит. Я приеду, и вы помиритесь с ним. Что хоть в этот раз не поделили? Он же всегда такой спокойный. С ним легко найти взаимопонимание, стоит сделать над собой небольшое усилие.

Тая закрыла глаза: даже Даша считает, что все проблемы в отношениях между нею и дедом только из-за неуступчивости самой Таи.

— Даша, это не телефонный разговор.

— Подосиновик, мою линию никто никогда не прослушивает! Сумароков мне душой своей клялся. Что случилось?

— Дедушка… Он умирает. И лечиться не хочет. Он отказался принимать мою помощь. Он… Я не знаю, Даша, что делать.

— Я еду!

На заднем фоне стали слышны какие-то странные звуки, топот, шум. Наконец Даша сказала:

— Сумароков утверждает, что из моих рук мужики даже яд готовы есть. Посмотрим, как это сработает на Семене Васильевиче. И не бойся, я все оплачу: и дорогу, и проживание… И вообще, будете с Семеном Васильевичем у меня в доме жить! И лечение я тоже оплачу. Он же мне как второй дедушка! А я его любимая внучка. Ты бы тоже была любимой, сделай над собой небольшое усилие. Все, пока-пока, я скоро!

Даша бросила трубку. Первой. Что-то будет, наверное.

С Дашей Тая столкнулась у порога дома — еще бы чуть-чуть и та по дороге её подобрала бы. Все же стоит поговорить с Сумароковым по поводу Дашиной манеры езды — та носилась явно превышая скорость. Некстати вспомнились грязные намеки Зимовского по поводу Сумарокова. Нет, это точно глупые, отвратительные домыслы, позорящие прежде всего самого Зимовского. Сумароков не такой, он с жены пылинки сдувал. Хотя в оценке деда Зимовский не ошибся, но он точно не всезнайка.

Даша шепнула Тае:

— Ничего не бойся! — и даже успела подмигнуть, а дверь уже открылась. Глаша стояла на пороге, а дед встречал их в холле, и в первый миг Тае даже показалось, что его худоба, слабость и изъеденность болезнью всего лишь глупый розыгрыш, но нет. Он, отставив в сторону свою трость, подался к Даше, чтобы обнять и расцеловать, и чуть не упал — Глаша вовремя успела поймать его под руку. Тая выругалась на себя — могла же приехать раньше! Могла больше уделять внимания семье.

Расцеловав Дашу троекратно, как положено, дед важно кивнул Тае:

— Что замерла, как сиротка на пороге. Я давно тебя простил! Гости в доме — счастье в доме.

Даша взяла деда под руку и повела в столовую — она всегда тут чувствовала себя как дома. Это только Зимовский понимает, что Семен Васильевич тяжелый и неуживчивый. Остальные этого не видят. Глаша бросила на Таю колючий взгляд, но ничего не сказала. Даже про извинительный пирог промолчала. Испекла она его или нет? В воздухе не витали ароматы сдобы.

В отличие от Таи, Даша всегда была милой собеседницей — именно она за обедом стала мостиком между суровым дедом и Таей, не давая над столом возникнуть неловкой тишине. Даша рассказывала о себе, о муже, о Зимовском, о столице, о больницах, мимоходом ввернула о необходимости проходить ежегодные обследования, а потом в лоб предложила свою помощь деду. Он Дашу уважал, крепко уважал и…согласился на лечение.

И как у Даши получается? Вовремя улыбнуться, пошутить, чуть опустить виновато глазки, когда дед ругает современную молодежь, согласиться о полном упадке нравов, науки и всего, вообще всего, что может «упадать», и снова улыбнуться, пропустить мимо ушей колкости, которые саму Таю заставляли взвиваться в желании спорить, и снова щебетать, словно у неё нет своего мнения. Поразительная способность. Даша вызывала в Тае жгучую зависть: ей бы так просто общаться с собственным дедом.

От щебетания о перспективах лечения тут, в Змеегорске, Даша перешла к обсуждению лечения в Санкт-Петербурге, раз за разом напоминая, что волноваться