— А может быть, все же пусть попытаются? Еще один разочек, а?

  — О чем ты, Эфир?

   Он засмеялся:

  — Вот пусть твой собеседник и скажет.

  — Что он мне должен сказать?

   Но ответной реплики не последовало. Я бесцельно взвесил телефонную трубку в руке и разжал пальцы. Пускай болтается.

25

   Я  застал Мефодия там, где и  ожидал застать: в старом,  советского еще фасона, кресле из гнутой фанеры, с вытертой до лоска спинкой и подлокотниками с торчащим  из трещин в коже поролоном. Закутанный в клетчатое одеяло, в неизменной вязаной шапочке, с которой не расставался, как кавказец с папахой, нигде и никогда. На коленях закрытая книга, заложенная пальцем на недочитанной странице. Старенький ноутбук на табурете демонстрировал «синий экран смерти» и делал это, по всей видимости, давно, из последних, можно сказать, потуг. Свет в комнате не горел —  не потому, что не было электричества... оно-то как раз было. Просто сдохла лампочка, а встать и заменить не было ни сил, ни желания. Впрочем, зная  Мефодия, можно было допустить, что лампочки кончились намного раньше, чем силы их вывинчивать. Но большой пожар где-то в районе мукомольного завода  неплохо рассеивал тьму.

   — Мефодий, — позвал я тихонько.

   — Аюшки, — откликнулся он севшим от долгого молчания голосом.

   Я захлопнул крышку ноутбука и отправил его на пол, а сам придвинул табурет поближе и устроился со всевозможным удобством.

   — Я тут задремал немного, — сообщил Мефодий.

   Глаза его были открыты и смотрели куда-то сквозь меня.

   — Привет, — сказал я.

   С громадным усилием ему удалось сфокусироваться  на мне.

   — Ты все-таки пришел.

   — Как и обещал.

   — А у меня и выпить нечего.

   — Зато у меня есть.

   Бутыль  «Grand Patron Uranium»  была извлечена из  кармана куртки и предъявлена.

   — Ух ты, — сказал Мефодий. — Где такое дают?

   — Все равно не поверишь.

   — Поверю чему угодно.

   — Презент от Бориса Ульрихскирхена. Или, если угодно, взятка.

   — Ух ты, — повторил он. — Вроде бы прежде ты избегал таких высоких знакомств. «Блажен муж, еже не иде  во совет нечестивых...» [80]

  — Ты даже представить не можешь всего круга, а главное — высоты моих знакомств. А наши стопки у тебя еще сохранились?

   Мефодий слабо махнул рукой в направлении стеллажа со старыми журналами.

   Стопки сохранились,  хотя и покрыты были слоем пыли. Я нашел  какое-то полотенце, обмахнул  посуду, одновременно высматривая закуску. Ничего подходящего, кроме коробки высохшего мармелада, не нашлось.

  — За встречу? — спросил я. — По чуть-чуть?

  — Годится, — сказал Мефодий. — А потом сразу начнем прощальную серию.

  — Может быть, все не так мрачно?

  — Угу-мс. Все намного более мрачно. Ты знаешь, я скоро умру.

  — Не очень-то ты похож на принцессу.

  — А ты — на смерть... с мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские[81]. Если ты и смерть, то ничего так себе... И инструмент твой мне по душе — тот, что булькает. Между прочим, всегда мечтал увидеть твое истинное обличье.

  — Твое эстетическое чувство вряд ли останется удовлетворенным.

  — Ничего, я переживу.

  — Ну, может быть, чуть позже, — сказал я, подавая ему стопку с текилой. — Извини, без лимона и соли.

   — Соль где-то была. Однако хрен с ней, с солью. Надеюсь, мексиканцы.нас простят.

    Мы выпили за встречу.

   — Ну как? — спросил я.

   — Пока не заезжает, — отвечал  он, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Но тепло. Ты понимаешь, что происходит?

   — Не просто понимаю, а знаю точно.

   — Все закончится здесь и сейчас? И ничего больше не  будет?

   — Похоже, точка невозвращения давно пройдена.

   — И ничего нельзя изменить?

   — Есть начинания, которые лучше не начинать. Потому что изменить не удастся.

   — Знаешь, что самое подлое? — спросил Мефодий с некоторым оживлением. — Что мне, по большому счету, это  по фигу. Интересно, умирающие чувствуют себя так же?

   — Не знаю. Никогда не умирал... до конца.

   — И я тоже. Совершенно новое для меня ощущение. Приятно в мои немалые, скажем прямо, годы, практически на излете, испытать что-то неизведанное. Как первый  перепой или, там, первый секс... Ну что, на посошок?    

   Мы выпили на посошок.                          

   — Вроде заехало, — сообщил Мефодий. — И это хорошо. А то уж я волновался, что мне и текила по фигу. Есть, оказывается, нетленные ценности. — Он задумчиво пожевал резиновую мармеладку. — Таким образом, один из извечных вопросов, «что делать», отпадает. Остается «кто виноват». Ты знаешь ответ? Подозреваю, что знаешь. Ты ведь всегда знал ответов больше, чем у меня находилось  вопросов.

   Он говорил, по обычаю своему, много и не слишком связно, но чуть сильнее задыхался и делал паузы в самых неожиданных местах. И, как всегда, все его вопросы  были риторическими.

   — Все-таки ты молодец, что пришел, — продолжал он. — Я уж и не надеялся. А самое важное, что ты где-то раздобыл выпить. Пьяному умирать намного  проще... впрочем, это лишь гипотеза, которую только  предстоит проверить эмпирическим методом. Вдруг я,  противу обыкновения, впаду в слезливое состояние, сделаюсь ничтожен более привычного. Не хотелось бы... Если верить твоему чрезвычайно убедительному и правдоподобному вранью, тебе уже доводилось переживать угасание великих  культур. Концы светов...  забавно звучит во множественном числе... и даже несколько фривольно... так вот, концы... — Тут Мефодий не выдержал и закатился смехом,  больше похожим на кашель. — Концы светов, — наконец справился он с пароксизмом веселья, — для тебя не в новинку. Мы что — глупее остальных? — Я молчал, потому что этот вопрос также не требовал ответа. — Впрочем, остальные, кажется, тоже канули в Лету... какие бы разумные они  там ни были.  Суицидальное поведение всегда было присуще человеческому роду.

  —  Вот и Ульрихскирхен это утверждал, — ввернул я.

  — Любопытно, о чем он мог с тобой перетирать, — рассеянно промолвил Мефодий. — Так вот, о суицидальном  поведении. Создается впечатление, будто человек изначально тяготился своим пришествием на эту симпатичную планету. Или это естественное следствие вразумления? Какие-то скрытые под напластованиями генетической памяти архетипические комплексы? Ведь что хреново: теперь уже до истины не докопаться. Да вот хотя бы того же тебя порасспросить, этак с пристрастием... предварительно напоив. Ты ведь способен напиться до утраты самоконтроля? Не маши руками, от этого сквозняка я могу простудиться. Если предположить чисто теоретически... ты ведь многое мог бы порассказать про наши комплексы! Другое дело, что  кому вся эта духоподъемная... блядь, не то  слово!.. а, вот: судьбоносная!.. кому эта судьбоносная информация сейчас нужна?! Поздняк метаться... Наливай запорожскую... нет, не так — запорожную!