— Не ты, что ли, уходя, запись оставила? — ответил он. — После тебя и передо мной тут разве братья Езу гостили — они отчаянные. По смыслу темновата, надо отметить. И размер никакой, и рифмы самые обыкновенные. Но на слух звучит красиво. Я по ней ещё в чистописании тренировался.

Он открыл сундук и вынул лист пергамена с щедрыми завитками и росчерками, потом клочок сероватой бумаги величиной с мужскую ладонь.

— Вот, полюбуйся. Рука у меня, пожалуй, не так тверда, как раньше.

— Хорошо весьма, — нетерпеливо ответила Орихалхо. — Да ты оригинал нам подай!

На клочке изящным, почти женским почерком были выведены строки:

Здесь оазис тёплой земли посреди навсегда опустевших морей,Непочатая воля, рай для зверья, радужный путь во дворец.Я лишь гость одинокий с ключом от запретных дверей,От дрожащих в смятении струн, от хрустальных сердец.

Ухожу весь в слезах, не прощаясь — не сыскал меня охвативших рук.Девству и чистоте не причастен, к себе неспособен на жалость.Хоть не мир, но война и мятеж утвердились во мне и вокруг,Хоть не ищут меня, не зовут — только здесь я останусь.

«Почему же Орихалхо не возражает? — думала про себя Галина, скользя глазами по удивительным строкам. — Морянские пленники, да ещё и дети, скорей всего были неграмотны. И бумага особенная — отец научил меня разбираться в здешних сортах. Каменное волокно вроде асбеста, однако не ядовитое. На вид неказиста, но не подвержена гнили и сухости, в огне не горит, разве что тлеет. На такой секретные агенты пишут».

— Галина, ты что застыла так надолго? Очнись, — позвал её добродушный голос мужчины. — Орри вон говорит — на твёрдую землю стали, домом обзавелись, пора девчонку нарекать. Как ты хочешь?

— Олавирхо, — нисколько не задумываясь, ответила она. — А ту, что родится в начале осени, — Варенькой. Барбариской. Барбари.

«ЗДЕСЬ Я ОСТАНУСЬ».