– А что с тятей моим, душу его перед дорогой на Небеса очистишь?! Ниспошлют ли они достаток?! – бойко затараторила девушка, безусловно поверившая не первому встречному, а святому отцу.

– Я не гадалка, дочь моя, а Небеса не благодарят верующих звонкой монетой, – преподобный отец укоризненно покачал головой. – Небеса благословят тебя, а сейчас, извини, меня ждут прихожане…

На симпатичном лице простушки появилось сожаление, даже обида, но не на святого отца, а на тех, ради кого он спешил покинуть ее и уйти. Она надула губки и, думая о чем-то своем, о девичьем, расстегнула пуговку старого платья, специально простиранного и отутюженного перед поездкой в город. Миссионер встал из-за липкого от хмеля и жира стола и принялся отряхивать от крошек полы дорожной сутаны. Его не интересовало, расстегнет ли замечтавшаяся девица еще одну пуговку и предстанет ли его глазам белоснежная, пышная грудь.

Ловко закинув на плечо видавшую виды котомку и подобрав лежащий на скамье посох, он, по-армейски печатая шаг, направился к выходу. Толстый корчмарь вздохнул с облегчением – насытившийся его пивом и парой черствых корок скиталец решил продолжить свой путь. Самый большой убыток, который святоша-чужак теперь мог причинить его хозяйству, не стоил и выеденного яйца: собрать толпу бродяг на углу заведения или справить духовную потребность общения с Небесами под крышей конюшни. Возле корчмы каждую ночь кто-нибудь да собирался, а лошадям в конюшне было безразлично, молится кто-то рядом или нет.

«Все это уже было, я, кажется, уже играл эту роль, – подумал преподобный отец Патриун из Миерна, с несказанным облегчением покидая пропахшую потом и пивом корчму. – Нельзя нарушать правила, нельзя допускать повторений!»