Святослав Логинов
Бутка
Не далеко, не близко, ни высоко, ни низко, ни в яме, ни на горе, на утренней заре стояло под солнцем строенице о двух оконцах. А чтобы прохожий люд не путал, как строение зовут, сверху не криво, ни прямо была реклама. Читать жутко, а написано: «Бутка».
Варсанофий колтун почесал, молвил задумчиво:
— В школе говорили, что тут должно быть «добро».
— А как же! — подхватил сторож. — Добро и есть: зла и в заводе не бывало.
— У тебя тут, никак, «твёрдо» стоит.
— Твёрдо, очень твёрдо стою, чтобы никакого зла у меня не бывало, а одно только добро.
— Похоже, батюшка, мы с тобой на разных языках говорим.
— Совершенно верно. У каждого свой язык во рту болтается, вот и болтает каждый своё. Тебя никто сюда за язык не тянул, сам пришёл. Губа у тебя не дура, язык не лопата, всякое дело распробовать можешь и сказать, всё как есть. А я сижу — сторожу. Язык у меня, что у колокола: знай подёргивай, а я гудеть буду. Всем слыхать, лишь слов не разобрать. Ты в школе все классы прошёл, а я только крыльцо да коридор.
— Ладно, оставим это. Ты-то что здесь делаешь?
— Сторож я. Видишь, бутка стоит о двух окошечках, а я, значит, сторожу оба окошечка разом.
— Что там продают в этих окошечках?
— Там не продают. Раз уж ты сюда дошёл, то тебе всё бесплатно. Подходи, требуй и получи. Вот в этом оконце, что побольше, можно получить всё, что угодно.
— Что-то ты, дед, заговариваешься. А если я попрошу невесту-красавицу?
— Будет тебе невеста-красавица. Да вон она, у окошка сидит. Как, берёшь?
— Ты, дед, никак с глузду съехал. Какая же это невеста? Это бабушка, ей лет пятьдесят, не меньше.
— Бывает. Устарела малость, тебя дожидаючись.
— Невеста должна быть лет пятнадцати…
— Есть и такая. Только учти, всё разом захапать не получится. В первом оконце и хорошее, и дурное — всё есть, а выбирать можно понемногу. Захочешь молоденькую, тогда про красавицу забудь. И выйдет к тебе такая жабочка болотная, что ты сам заквакаешь.
— Я уже понял. Получить можно бесплатно, но только не то и не такое, что тебе нужно. А во втором окошке — что?
— Сам не видишь, что ли? Вон надпись на крыше, там всё написано. Читать тебя в школе научили?
— Читать научили, только там написано непонятно, да ещё с грамматическими ошибками.
— Что касаемо грамматики, то я не Самсон, а ошибок тут нет. В начале нарисована буква «бе». Как её рисовать, я не знаю, а означает она для любого окошечка «бесплатно». Но в большом оконце делают что угодно, но не самое лучшее, а в малом — такое, что лучше не бывает, но это должна быть непременно утка.
— Какая утка?
— Какую захочешь. Крякву, лысуху, белую мускусную, руанскую, опять же, мулард — эта утка мясистее других будет. Хочешь, — живую требуй, хочешь — ощипанную, всё равно выдадут самую распрекрасную из заказанных.
— Самая кряспрекрясная, — задумчиво повторил Варсанофий.
— Кря-кря, — подтвердил сторож.
— Вот чего я не понимаю, — сказал Варсанофий, — кому может понадобиться твоя утка? Их тут на озере сколько угодно — иди и стреляй. Разве какой горе-охотник, у которого ни пуха, ни пера, явится к тебе за добычей.
— Такие ко мне не ходят. А вот в том годе была бабушка, так она выбрала уточку-мандаринку. Такое чудо, такая красавица, я так хотел, чтобы они обе, и бабушка и её уточка добрались до дому живыми. Эх, как же, послушают меня…
— Почему бы им не дойти домой живыми?
— Ты оглянись назад. Видишь, что там? Это волчий лог, там пятьдесят волков живут. Ты кря-кря сказать не успеешь, как они тебя съедят вместе с уткой.
— Я сюда шёл, никаких волков не видел.
— А ты что хотел? У волков железный режим, распорядок дня. После обеда — непременно тихий час. Волки спали и не слышали, как ты прошёл сюда. Но теперь они проснулись, учуяли тебя и не выпустят ни в коем случае. А вздумаешь тута сидеть, они и наверх подняться могут.
— Тогда они и тебя загрызут.
— Меня не смогут. Я в бутке спрячусь.
— Так и я с тобой.
— Не получится. Мне можно, потому что я тута работаю, а ты совершенно посторонний пришелец. А у пришельца специальный кармический корабль должен быть. Он как полетит, разовьёт вторую волчическую скорость, никакой волчара не догонит. У тебя есть такой?
— Плевать. Волки, значит уже пообедали. А ты обедал?
— А как же. Лапша с уткой из маленького оконца. Очень вкусненько.
— Это славно. Значит, малое окошечко и кормит тоже. Понятно, что утятинкой. Ну так принеси мне оттудова утку по-пекински.
— Что-то я не знаю такой.
— Зато я знаю. А тебе знать и не обязательно.
— Давай, посиди за столиком, а я пока поспрашаю, что за пекинская утка.
Вернулся сторож через полминуты с большой тарелкой.
— Надо же, нашлось и такое. Только тарелку верни. Она казённая.
— Верну. Чужого мне не надо.
— И как она? Взаправду пекинская?
— Уточка хороша. Как говорится: ох и сладки утиные лапки!
— Народ поминает лапки гусиные.
— Мне без разницы. Народ говорит гусиные, а я — утиные. Ты взгляни зорким оком, там, никак в волчьем логове шевеление?
— Раздразнил ты их запахом. Уж больно мощно пекинская утка благоухает. Как бы они сейчас сюда не поднялись.
— Эх, мне бы в большом окошечке ружьишко попросить!.. Только, боюсь, оно у тебя стрелять не будет! А вот зайца ты достать сможешь? Только не какого-то задохлого зайчонка, а чтобы попрыгун был, матёрый русак. Ась?
— Это и без окошка можно. Видишь, коряга надломленная у стенки стоит? Так ты туда сунь пальчик — выскочит зайчик.
— И большой?
— Это какой палец не пожалеешь. Сунешь мизинчик, получишь зайчонка, маленького, беленького. Пихнёшь указательный, будет тебе скакун, какого просил.
— Смотри, дед, мне деваться некуда, я тебе верю. Вот он, указательный, сунь пальчик выскочит зай… — как больно! Ай-ай!
— Чего орёшь? Ты смотри, какой заинька скачет! Это же зверь, мастодонт! Ату его!
— Зая, ты куда? — опомнился Варсанофий. — Там же волки! Разворот — и полный ход! Уводи их проклятых!
— У-у!.. — волки, разворачиваясь загонным полукругом, ринулись за зайцем.
— Ату его!
— Зая, беги!
— У-у!!!
— Ну, вот, — сказал Варсанофий, когда шум погони стих. — Теперь я пойду спокойненько к дому. Спасибо тебе за обед., — Варсанофий поковырял в зубах утиной косточкой
