Святослав Логинов
В трёх соснах
— Вижу, вижу!
— Что ты можешь видеть? — спросил Бопа, не очень понимая, с кем говорит. — Тьма такая, собственного носа не видно.
— А я вижу. У тебя на куртке светоотражающие нашивки, вот мне и видно.
— Подумаешь, нашивки…. Зачем они мне?
— Не тебе, а мне. Ты сидишь, тебе ничего не видно. А я могу подойти и с любого конца начать тебя есть.
— Эй! — крикнул Бопа. — Что ты там задумал? Я человек, меня есть нельзя!
— Подумать только, разговаривает, как настоящий. А ты, если ты взаправду человек, зачем под сосной сидишь? Люди сейчас дома в тёплых постельках спят.
— Заблудился я. Целый день кружу, а дороги нет. Теперь и вовсе ночь настала.
— Где ж ты тут заблудился? Тут, вроде и негде. Думается, ты врёшь, и тебя надо съесть.
— Только попробуй. Меня спасатели ищут. Я им звонил, пока телефон не разрядился.
— А я гадал, что они в лесу делают? Только они не там ищут. Ты бы перезвонил.
— Говорю же, телефон разрядился.
— Ага. Как темнеть стало, ты телефоном словно фонариком светил. Вот и посадил заряд.
— Ты откуда знаешь?
— Тут этих телефонов разряженных валяется больше чем сосновых шишек. Потому и спасатели идут не в ту сторону. Они же по телефону ориентируются. Здесь они через месячишко будут.
— А хозяева телефонов — где?
— Врать не стану, кое-кого спасатели нашли, но большинство я съел.
— Ты, главное, помни: меня нельзя есть.
— Это мы поглядим. Скоро светать начнёт, так ты постарайся на дорогу выйти, а то смешно сказать, грибник, а сам в трёх соснах заблудился. А я, тем временем, сбегаю кой-куда по делам, а вечерком тебя навещу.
— Отвёл бы ты меня домой, — попросил Бопа. — Ты, небось, дорогу знаешь.
— Ты не Машенька, а я не медведь, чтобы тебя домой отводить. И пирожков у тебя, как я понимаю, нет.
— Нет пирожков, — с грустью признал Бопа, которому очень хотелось есть.
— Так что ты как-нибудь сам, а у меня — дела. Надо сбегать к вожаку стаи, обсудить кое-что.
На этих словах Бопа, уже почти уверовавшийся, что говорит с человеком, который отчего-то не хочет выходить на свет, вспомнил, что голос принадлежит зверю.
— Я пошёл, — темноту прочертили два зеленых огонька, и голос исчез.
Остаток ночи Бопа просидел, кутаясь в куртку с нашитыми светоотражающими значками и заснул уже под утро, когда вокруг начало светлеть. Проснулся, когда от ночи следа не оставалось, день сиял в полную силу, только солнце пряталось за облаками, не желая указывать дорогу.
Нестерпимо хотелось есть. Завтрак, который у Бопы был с собой, он слопал ещё вчера утром, не думая, что потом тоже захочется есть. И воду из бутылки выпил, а саму бутылку зашвырнул в кусты. Ну, не дурак ли? Найдёшь ручей или хоть лужу почище, во что воду будешь набирать? Прямо хоть становись на четвереньки и лакай по-собачьи. А что делать, прижмёт, так и будешь лакать.
Высыпал из корзины собранные вчера грибы, всё равно они все зачервивели, покричал в безнадёжно молчащий лес и отправился дальше. Уходя, оглянулся. Сосна, под которой он ночевал выделялась среди остального подроста огромным размером. Сколько там насчитывалось обхватов, можно было только гадать. А вот фанерка на высоте трёх метров имелась.
Бопа задрал голову и прочитал надпись: «Сосна № 1».
Идиоты! Дебилы! Нет, чтобы человеку помочь, они тут, небось, грибочки собирают да памятные записочки пишут. Ещё бы написали: «Здесь был Вася»!
Хотел плюнуть, но слюны не нашлось в пересохшем рту. Повлёкся дальше. На одинокой кочке пощипал незрелой брусники. Ягода даже розоветь не начала. Вкус был горький, чуть с кислинкой, но с голодухи и не такое сжуёшь. Оставив питательную кочку, шагнул вперёд и чуть не лбом упёрся в огромнейшую сосну, какую не в каждом бору встретишь. Но это была не та, не его сосна. На фанерке приколоченной к стволу, чётко красовалась надпись: «Сосна № 3».
— Сука! — завыл Бопа. Негромко завыл и неубедительно. Сил не хватало на громкий звук, кроме того, вдруг представилось, как в ответ на его вой из кустов явится зубастая сука с мохнатым хвостом.
Лису и даже енота Бопа не опасался, а если на него нападёт медоед? Живого медоеда Бопа не видывал, дохлого тоже, но, на всякий случай, боялся.
Отдышавшись, двинулся, порой, переступая непослушными конечностями, а когда вовсе на получетвереньках. Уже не знал, что хочет и что ищет, но перед потухающим взором то объявлялась сосна № 3, то номер один, а порой и номер два. Бопа не останавливался и не пытался что-то понять, он лишь глухо стонал и шевелился дальше, как полураздавленный червяк.
Наконец, в помрачённую голову вошла мысль, что вроде бы начинает темнеть, а значит, надо готовиться к ночлегу, разжигать костёр и всё такое.
Жаль, что в лесу совершенно невозможно найти дров. Никто не пилит брёвна, не колет поленья, не окладывает их в поленницу. Двое суток Бопа по чаще бродил, ни одной поленницы не встретил. Пришлось собирать тонюсенькие сухие веточки, которые нападали откуда-то сверху. К тому времени, когда совсем стемнело, у Бопы набралось небольшая охапочка прутиков. «Это. Никак хворост, — думал Бопа, — или валежник? Ничего, в огне всё сгорит».
Выбрал место посуше, отпихнул ногой червивые грибы, которые кто-то вывалил сюда не к месту, достал спички и принялся складывать костерок.
Домик, сложенный из спичек, вспыхнул сразу и ярко, тепло коснулось лица. Бопа поспешно подкладывал в огонь веточки. Они тут же вспыхивали и мгновенно прогорали, не оставляя ничего, кроме лёгкого дымка.
Зелёных огней Бопа не заметил, а голос, когда он появился, услышал отлично:
— Ты, я вижу, решил костерок гнетить…
— Ну…
— И первым делом спалил спички.
— А чем ещё разжигать?
— Ты на завтра-то спичек оставил?
— Не. Они сами все выгорели.
— Забавно у тебя дело делается. А я сбегал в самое логово, где волки собираются, поговорил с вожаком. И знаешь, что вожак сказал? Ты и в самом деле человек, поскольку никто больше не может блуждать два дня промеж трёх сосен и не найти дороги. А в остальном ты меня обманул.
— Это как?
— Ты сказал, что тебя нельзя есть. А вожак говорит, что тебя можно есть прекраснейшим образом. Сейчас костерок прогорит, и приступим.
