Я хорошо представляю, с каким лицом она это говорит, и сон с меня мгновенно слетает, потому что я очень хочу увидеть их — её чёртиков. Я заглядываю в её глаза, и они, конечно же, там: очень весёлые и хулиганистые. Целую их.

— Ты сама виновата, — говорю я, — слишком поздно столкнула меня с той лестницы. Надо было сделать это на десять лет раньше, тогда бы ты смогла стать моей первой женой. И единственной.

Она тяжело вздыхает.

— Ничего бы не вышло. Тебя бы посадили за совращение несовершеннолетней и выпустили бы только вчера. И мне всё равно пришлось бы ждать все эти годы.

— Зато была бы первой, — напоминаю я.

— Не-е-т, — капризничает она. — В тюрьме бы ты женился сначала на дочери коридорного надзирателя, потом… Не знаю, на ком потом, но, в общем, было бы ещё две. И я всё равно бы стала только четвёртой. Такая уж, видно, моя судьба…

И она снова тяжело вздыхает, и я целую её губы, чтобы они не выглядели так обиженно и скорбно.

— Ты — моя единственная жена, — убеждённо говорю я. — У меня не было никого, кроме тебя. По крайней мере, я их не помню.

— Какой ужас! — пугается она. — Как легко ты забываешь своих прежних жён! И что же, своей пятой ты даже не сможешь сказать, как звали твою четвёртую, самую бедненькую и несчастненькую изо всех?

— А вот кто-то сейчас действительно будет очень бедненький и несчастненький, потому что я хо-о-рошенько отшлёпаю его за такие слова! — угрожаю я и незамедлительно привожу свою угрозу в исполнение: снова её целую. Клара отвечает на мой поцелуй, но тут же упирается руками в мои плечи и легонько меня отстраняет.

— Но как же всё-таки завтрак? Думаешь, легко было его приготовить? У тебя даже кухни нет!

Но я опять ничего не отвечаю, и только смотрю на неё, не отводя взгляда.

— Так, — раздумывает она, — как бы тебя отсюда вытащить?

— Если ты хотела вытащить меня из постели, нечего было самой в неё запрыгивать! — нагло заявляю я. — Но раз уж ты всё равно здесь оказалась, то было бы просто глупо этим не воспользоваться. Я думаю, позавтракаем мы позже, а сейчас…

Но это, собственно, уже никого, кроме нас, не касается.