И в третий раз завыли. Пионеры быстренько разлили по стаканам – сначала воду, потом самогон, а нам так чистый, неразбавленный.

– За победу, – сказал звеньевой.

– За нашу победу, – вторили остальные дежурные. Выпили залпом, стаканчики маленькие, у нас такие в игрушечных наборах продают. Граммов по двадцать пять. Полезли в костер за картошкой. Та горячая, не дается. Выкатили палочками, перебрасывают из руки в руку, покусывая обгоревшую кожуру.

– Ну, вы дежурьте, а мы посмотрим, что и как.

– Только близко не подходите. Вы сильные, вырветесь, а все-таки. И вдруг у кого нож или кол, – сказал Каюмов.

– Мы учтём.

И мы с Владом пошли к ограде. Темнее не стало – Луна светила ярко. Правда, оранжевым светом, но всё равно хоть газету читай.

Вдоль ограды стояли люди. Оборванные, донельзя, покрытые карбункулами, язвами, частью беззубые, с воспаленными гнойными глазами, они всматривались в темноту.

– Гриша! Гришенька! – кричала одна, но крик получался слабый, прерывающийся кашлем.

– Вы Нюрочку, Нюрочку мою видели? – спрашивал меня старик.

– Видел, – отвечал правдиво я.

– Так скажите ей, батька приходил, батька здесь.

И так через одного.

На пятом десятке я спекся. Развернулся и пошёл к амбару.

– Кто это? – спросил, наконец, Влад.

– Родители, родственники наших пионеров.

– А что с ними случилось? Зомби-вирус?

– Вроде. Продразверстка. Весь урожай отбирают для государственных нужд. И оптимизируют колхозы. Если землю можно обработать силами ста человек, куда деть остальные двести? Вот и снимают с довольствия. Детей оставляют, ну, не звери же, да и армии бойцы нужны. А остальные – вот – и я показал за спину.

– То есть тут их дети?

– Да. Или были их дети.

– Были? А где они сейчас?

– Во-первых, дети теперь государственные. Во-вторых, на фронте. Партизанят. Работают в подполье. Бродят по вражеским тылам и собирают разведданные. Мало ли где. Война ж.

– И с кем мы воюем, с Америкой?

– Не знаю. Что в округе – имею представление, а про Америки и прочие Швеции – извини.

– А что в округе?

– В округе примерно то же самое, что и здесь. Оптимизация. Пять колхозов слили в один. Кто работает, тому паёк. Кто не работаёт – иди, куда глаза глядят.

Вот и идут.

– А огороды, подсобное хозяйство?

– Оптимизировали.

Я не стал дальше рассказывать. Он не стал дальше спрашивать. Потому что мы пришли к амбару.

Я открыл дверь, ведущую вниз – боюсь, для другого она вела бы в обыкновенный погреб.

– Знаешь, – сказал Влад, – эти вожатые… Они меня спрашивали, кого нам дать, мальчика, девочку, одну, двух, трех.

– Я догадывался. Так что, тут же пристрелить вожатых? Этак куда не придёшь, всех и поубиваешь. И, кстати, почему спрашивали тебя, а не меня?

– Ты старший.

– Так перед старшим и выслуживаются. Нет, они опасались, что я мог послать. Значит, и местное начальство посылает, хоть иногда. Хотя жизнь здесь, прямо скажем, невесёлая.

– А если этих – с собой, к нам? – спросил Влад, не желая уходить окончательно.

– Кого – этих? Пионеров? А они захотят к нам? Тут, конечно, нет полного счастья, а где есть? Здесь они вооружены. Захотят – только того вожатого и видели. А у нас что их ждёт? Детдома, а потом в криминал? Ты думаешь, у нас в детдомах другие воспитатели? Нет, бывают и другие, конечно. Но полно и таких – исполнят любой каприз инспектора. Да и прибыль дают – бордели, наркоторговля. Кому я говорю, ты и сам знаешь.

– А старших? Тех, кто за забором?

– Так ведь у нас тоже оптимизация. И опять, они родину любят. Свою, а не нашу. Вот в войну молодежь угоняли в Германию. Я не о пленных говорю, а о батраках. Думаешь, им у немцев хуже жилось, чем в наших колхозах? А рвались назад, потому как – Родина.

Да и пустое это. Не пропустит ход. Двух-трех, может, и пропустит, но не больше. Идём, пока сами не застряли.

И мы, надев налобные фонари, стали спускаться вниз.

Домой дошли быстро. Аккурат к закату поспели.

Разница во времени, понимаешь.

18

Без нас в поместье время не останавливалось. И работа тоже. Все шло своим чередом и даже лучше, чем с нами. Сделать удалось немало: поставили ещё одну палатку УСТ-56, которая будет палаткой Кренкеля – в честь знаменитого радиста-полярника (мое предложение). От походного шатра – четверть версты. Зато флигель близко. Рядом с палаткой приготовили бетонное основание для спутниковой антенны. Саму антенну, фермы, приемопередатчик и прочие необходимые вещи сложили в палатку.

Турник осмотрели и признали, что можно работать. Но если подождать до завтра, будет ещё лучше. Я-то тяжелый.

Пацан на скутере, Пашка (а не сразу, не сразу я разглядел паренька, похоже, мне он родственник, пусть и очень дальний) привёз почту. Мы (то есть Войкович) принял его в штат талантом на все руки. Иными словами – на побегушки. Но звучит гордо.

На флигель тоже навесили антенну – теперь уже спутникового телевидения. В холле поставили телевизор. Большой. В палатке Кренкеля установили всеволновой приемник, немецкий, хороший. Кабель питания не от ветряка подвели, а установили солнечные батареи на деревянном помосте. Аккумулятор же – в палатке.

Ну, и ещё много всякого-разного, о чем отчитался Войкович.

Мастера, Горбовский и Санин, похоже, были на ядерных батарейках, Арктическая школа: не сделаешь быстро и хорошо – умрёшь. Лентяя и живого во вторую экспедицию не возьмут. А их брали. Даже на «Восток», что для полярника – как космонавту на Луну.

О наших с Владом похождениях никто не спрашивал. И правильно делали. Не в настроении я был. И Влад тоже. Переживал Влад. Чем-то его особо зацепили пионеры. Или их родители. Лишние.

О компьютерной аппаратуре высказался Войкович. Приватно. Что, мол, не всякое новшество в строку. Радиоволны хуже таёжного гнуса.

– Знаю, знаю, и что дядя электричество избегал, тоже помню. Развивал ментальную чуткость. Все это прекрасно, покуда живешь отшельником. А попадаешь в город, тут со всех сторон мобильники, вай-фай, радиостанции, телевышки, рентгеновские установки, МРТ – в общем, электромагнитный бедлам. И это удар способен пригасить ментальные способности. Посадить аккумуляторы на раз.

Я же считаю, что нужно готовиться к работе среди людей, а где люди – там и мобильники, и компьютеры, и прочая фигня. В конце концов, жил я среди электроники двадцать семь лет, значит, выработал какую-то защиту. Ну и да,