А во‐вторых, едва только Зина осознала, что спит, как сон её тотчас же прервался. Пронзительный, неотвязный, повторявшийся раз за разом звук заставил её распахнуть глаза.

4

Проснувшись, Зина издала длинный вздох. Она и сама не знала, был это вздох облегчения или его вызвало пугающее осознание всего, что происходило в Медвежьем Ручье. Увиденный сон раскрыл ей глаза на невероятную, диковинную, чудовищную подоплёку творящихся здесь событий.

Начать с того, что теперь Зина доподлинно знала, почему лошади, запряжённые в ландолет, никак не среагировали на появление бурмилы возле въездной аллеи усадьбы. Гнедые жеребцы не испугались этого создания, потому что отлично уловили: оно только выглядело медведем, а на поверку являлось человеком. Сколь бы невероятным это ни представлялось. И теперь Зина могла сделать то, что ей не удалось в её сне: назвать имя человека-медведя.

Ещё накануне вечером ей это имя встретилось, когда она просматривала долговые расписки четырнадцатилетней давности. Константин Филиппович Новиков, местный помещик – так отрекомендовался ей на станции этот немолодой мужчина, напоминавший обликом поэта Некрасова. Только он забыл прибавить: прямой потомок славянского языческого жреца. Потомок и наследник его дара. Хотя оставалось неясным: как ему по прошествии веков удалось вызвать из-под земли огненных змей? А ещё – где сейчас находится этот кудесник, любимец богов? Если он здесь, в Медвежьем Ручье, то необходимо было срочно его отыскать. И вызнать у него, существует ли способ дать укорот тем силам, которые сейчас буйствуют в усадьбе? Вот только возникали огромные сомнения, что он захочет свои тайны раскрыть. И как, спрашивается, можно было заставить его сделать это?

Но всё же самым пугающим представлялось Зине иное обстоятельство. Что было по-настоящему скверно, так это явное сходство второго жреца, безбородого, с нынешним владельцем Медвежьего Ручья. Могла ли людская ненависть пережить столетия? И если да, если сейчас в усадьбе схлестнулись между собой потомки тех двоих, то за жизнь господина Полугарского не поручился бы и самый закоренелый оптимист. А это означало: оставался только один человек, на чью помощь она, дочка протоиерея Тихомирова, могла рассчитывать.

– Ванечка, – прошептала она, – ну где же ты? Придумай, как сюда попасть! Ну пожалуйста!..

И тут Зина вновь услышала звук, разбудивший её.

Она огляделась по сторонам и моментально смекнула, кому она была обязана своим пробуждением.

За окнами спальни ярко алел свет, хотя солнце еще не могло взойти: часы на трюмо показывали только половину пятого. А на ближнем к Зине подоконнике стоял на задних лапах, упершись передними в стекло, Эрик Рыжий. Поминутно он как бы стучал ими в окно: совершал движения, походившие на резкие мазки двумя кистями поочерёдно. И каждую такую серию мазков сопровождал низким утробным гудением. В точности такое он издал, увидев накануне вечером выползавших из-под земли огненных змей. Подобный звук вырвал бы из объятий Морфея кого угодно.

– Рыжий! – позвала его Зина.

Котофей бросил на неё многозначительный взгляд через плечо и на сей раз издал обычное, пусть и нетерпеливое, мяуканье. И, не стронувшись с места, снова повернулся к окну, за которым алыми бликами мерцал совсем не солнечный свет.

Зина потянулась к шнурку сонетки: позвонить в колокольчик, вызвать Любашу, спросить у неё, что происходит? Но внезапно поняла: та по её звонку не явится.

Окна Зининой комнаты выходили в усадебный парк. И увидеть, что творилось во дворе, перед домом, она не могла. Однако звуки со двора доносились, и ещё какие! Слышалось несколько яростных мужских голосов; и слова, которые они выкрикивали, через одно были матерными. Доносился прерывистый и как бы надсадный треск, возникающий, когда горит старое и очень сухое дерево. Но и то, и другое перекрывал отчаянный девичий плач, в котором сквозь всхлипы трудно было различить слова. Кроме одного: раз за разом повторяемого имени Андрей!

Зина вскочила с постели, ощутив, как сердце её зашлось в сумасшедшей тарантелле. Во рту у неё мигом пересохло, а колени задрожали так, что ей сразу же пришлось сесть на край кровати. А не то она не устояла бы на ногах. На сей раз осознание происходящего пришло к ней не по частям, как в недавнем сне. Она поняла всё и сразу: рядом с господским домом полыхал пожар. И горел тот самый флигель, где вчера заперли Андрея Ивановича Левшина.

5

Зина одевалась куда медленнее, чем обычно: у неё прыгали пальцы, когда она застёгивала пуговки платья. Вчерашнего, розового – подыскивать другое она оказалась не в состоянии. Пистолет господина Левшина девушка положила перед сном на прикроватную тумбочку, уже без салфетки. И теперь, подумав секунду-другую, засунула его в свою атласную сумочку-мешочек. Не тащить же было, в самом деле, оружие в руке! Когда же девушка наконец закончила сборы и открыла дверь своей комнаты, прошло уже не меньше четверти часа с момента её пробуждения.

Эрик вперёд Зины проскочил в коридор, рысью добежал до лестницы и в несколько прыжков спустился на первый этаж. Зина же нагнала его лишь минуту спустя: ноги не желали нести её туда, куда она направлялась. Возле входной двери она ещё помедлила, держась за ручку, которая оказалась почти обжигающе горячей. Но потом всё-таки заставила себя выйти на крыльцо.

Флигель пылал, как сухая еловая шишка, выбрасывая в предрассветное небо снопы искр и издавая устрашающий, как хруст костей, сухой треск. Эрик при виде этой картины весь подобрался и замер на крыльце чуть впереди Зины, боком к ней – словно пытаясь перекрыть ей дорогу к пожарищу. Он больше не гудел и не мяукал, но шерсть у него на загривке встала дыбом, а пушистый хвост мотался вправо-влево, как часовой маятник.

Зина наклонилась, провела пальцами по спине Рыжего – успокаивая то ли его, то ли саму себя. И только потом, распрямляясь, она увидела их всех.

Никодим и Ермолай Сидорович длинными баграми пытались растаскивать горящие брёвна, из которых состояли стены флигеля. Два неизвестных Зине мужика лопатами швыряли в огонь землю. Чуть в стороне стояли двое городовых; один из них опирался на самодельный костыль, и девушка с ужасом обнаружила, что у стража порядка отсутствует правая ступня. Все эти люди бранились на разные голоса, пытались давать друг другу какие-то советы, но потушить огонь явно не имели никакой возможности.

И в это голодное, как адское пекло, пламя пыталась кинуться бедная Любаша, которую удерживал, обхватив поперёк талии руками, кучер Антип. Всю свою неприязнь к любовнику горничная позабыла и только повторяла: «Андрей! Андрей!..»

Первой мыслью Зины было: «Вряд ли Любаша ещё увидит его