Стоило ему зайти за ворота, как он тут же приметил спешащую к нему леди Данэлию и неторопливо идущего следом Тобиаса Реймонда. Мать чуть не сбила его с ног. Она так сильно сжала его в объятиях, что Вик даже засмущался подобного внимания.

– Данэлия, не стоит так душить сына, иначе он умрет, не дойдя до порога, – отшутился мистер Реймонд и поприветствовал сына легким объятием за плечи. – Рад видеть тебя, сынок. Надолго к нам?

– Нет. В пансионе строгие правила, поэтому меня отпустили только на сутки, – произнес Викери, а мысленно добавил «к счастью».

– Не бывает прекрасного образования без должной строгости, – кивнул отец. – Ну что же мы стоим на улице, давайте пройдем внутрь и уже там обсудим все за чашкой чая.

Они двинулись по дорожке прямиком к парадному входу. Лакей забрал сумку Викери, чтобы отнести ее в комнату, а дворецкий проводил их в малую гостиную.

Все здесь оставалось таким же, как и когда Викери посещал дом в последний раз. На полу лежал ковер-ушак – подарок из Османской империи, диваны и кресла, обтянутые шелковым бархатом, окружали чайный столик из темного дерева, а на полках, как и раньше, стояли золотые часы, привезенные отцом из России.

– Прошу, присаживайтесь, – с почтительностью произнес пожилой дворецкий. – Чай скоро будет подан. Желаете еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Дворецкий удалился, оставив семью наедине.

– Ну что, расскажешь нам, как проходит твое обучение? – поинтересовался Тобиас.

– Ничего интересного, отец. Наша жизнь не особо разнообразна, – дал размытый ответ Викери.

– И все же мадам Тулле высоко оценивает тебя, дорогой, – улыбнулась леди Данэлия, легонько похлопывая сына по руке. – В письме она расхваливала твою успеваемость, говорила, что ты часто помогаешь друзьям по пансиону и даже слугам, занимаешься фехтованием. Мы с твоим отцом испытали небывалую гордость. Если наш сын вырос таким хорошим человеком, то, значит, мы сделали все правильно!

Дворецкий вернулся с подносом в руках. Он осторожно поставил чайник и чашки на столик и вежливо удалился за дверь.

– Мадам Тулле несколько преувеличила мои заслуги. – Викери взял чашку и сделал глоток. – Боюсь, единственный работник пансиона, которому я помогаю, это Леон Самаэлис. Надеюсь, вы его еще помните?

– Как же мы могли его забыть? – возмутилась Данэлия. – Бедняжка Леон! Он все еще работает прислугой в пансионе?

– К сожалению, это так, – холодно согласился Викери. – Боюсь, что у него просто нет другого выбора.

– Жаль бедолагу, – произнес отец.

– Он бы с вами не согласился. Несмотря на свою нынешнюю жизнь, Леон – прекрасный человек и не любит, когда к нему испытывают жалость.

– А Николь? – тут же воспылали глаза миссис Квиз. – Как она?

Викери тут же понял, что разговор этот затевается лишь для одного. Сделав глоток чая, он спокойно ответил:

– Так же красива и умна не по годам.

– Ей ведь уже исполнилось шестнадцать? Совсем девушка уже! По городу прошел слух, что леди Констанция Аверлин уже ищет ей достойную партию…

Викери не выдержал. Он так резко поставил чашку на блюдце, что фарфор жалобно звякнул.

– Прошу, мама, не затевай этот разговор снова.

– Ох, дорогой, я не хотела тебя обидеть… – расстроилась леди Данэлия.

– Я не обижен, мама, но не располагаю подходящим настроением для подобного разговора. Я очень устал после дороги и хотел бы отдохнуть в своей комнате, если не возражаете.

– Да, конечно…

Викери поднялся. Он с натянутой вежливостью откланялся, поблагодарил дворецкого за поданный чай и направился в свою комнату.

За дверью его ждала привычная простота. Никакой роскоши, только самые необходимые вещи. Синяя комната смотрелась мрачновато, и это при открытых шторах, но Викери нравилось. Юноша плюхнулся на мягкий матрас, укрытый полосатым одеялом, и со вздохом прикрыл глаза. Он успел уже позабыть, как удобно лежать не на тонкой перине и паре досок, из которых состояла кровать в пансионе. Стоило начинать бояться, как бы эта поездка не развратила его и не превратила в сибарита[8].

Викери оставался в комнате до самого позднего вечера и соизволил спуститься, лишь когда приставленный к нему камердинер[9] уведомил его. Однако ужин прошел в напряжении. Пусть он и его родители вели вежливую беседу, все это оставалось лишь спектаклем для слуг.

Еда на столе заслуживала отдельной похвалы. С недавних пор он действительно стал больше уважать труд простых людей, а потому не постеснялся спуститься в служебное крыло, чтобы лично отблагодарить пожилую кухарку, много лет прислуживающую его семье. Женщина была так рада теплым словам, что расчувствовалась и попросила камердинера принести поднос с легкими закусками в комнату молодого господина, зная о его пагубной любви к ночным перекусам.

Викери просидел за дневником, изучая страницы под тусклой лампой и выжидая поздней ночи, чтобы пробраться в кабинет отца, а когда часы показали половину третьего, покинул комнату и на цыпочках побрел по коридорам. Темные лабиринты освещали лишь высокие панорамные окна, и оттого идти по ним было еще страшнее. Почти добравшись до нужной комнаты, он услышал шаги и тихие голоса и едва успел спрятаться за колонной, когда мимо прошли горничная и молодой человек, который, как ему показался, был помощником конюха. Они игриво толкались и хихикали, а потом парень схватил ее за талию и бесцеремонно поцеловал. Викери подумывал вмешаться, но не стал, заметив, что девушка была вовсе не против такой близости. Она погладила его по щекам, отстранилась и, кокетливо хихикая, бросилась прочь, решив поиграть с ним в догонялки.

Викери ухмыльнулся. Конечно, в таких домах, как его, отношения между слугами не поощрялись, но ему было все равно. Если люди любят друг друга и это не мешает их работе, то какая разница?

Не видя больше препятствий на пути, Викери метнулся к кабинету. Отец не считал нужным закрывать его на ключ, слепо доверяя слугам и их бескорыстности. Знал бы он, что человеком, который станет рыться в его личных вещах, окажется не кто-то из прислуги, а родной сын…

Викери тут же полез в ящик стола, подсвечивая бумаги лунным светом, но все, что он находил, оказывалось лишь документами на дом да статьями для нового выпуска газеты. В следующем ящике он обнаружил только курительную трубку и табак, а рядом таблетки, которые отцу прописал врач от постоянных головных болей. Викери облазил даже ковры, но и под ними ничего не нашел, поэтому решил получше приглядеться к документам: вдруг среди них найдется то, чего он не заметил в спешке.

– Господин?

Викери дернулся от неожиданности и выронил бумаги, которые перебирал в тот момент. Они закружились в воздухе и разлетелись по сторонам, а юноша испуганно уставился на дверной проем. В темном строгом платье и с фонарем в руках там стояла Роуз, личная служанка леди Данэлии, и с таким же удивлением смотрела на него.

– Роуз! – запоздало вскрикнул он. – Это не то, что ты подумала!

Но камеристка[10] подняла палец к губам и велела замолчать, а после осторожно прикрыла дверь.

– Так говорит каждый, кто совершает какую-либо глупость, – настороженно прошептала она и помогла собрать ему разлетевшиеся бумаги. – Что вы забыли в кабинете вашего отца в столь поздний час?

– Не говори маме, пожалуйста, – попросил Викери.

– Я не хочу лгать своей госпоже, но если она меня не спросит, то не скажу. Обещаю! Но