— Заряжено, но не успели повернуть и выстрелить! — крикнул мичман Алферов, первым догадавшийся проверить стволы.

— Доворачивайте! Когда синепузые полезут, будьте готовы дать залп, — я отдал приказ и повернулся в сторону моря.

Там уже должны были показаться «Карпы» Степана, но их почему-то не было. Если так пойдет и дальше, как бы нас не зажали. А французы тем временем начали собираться, окружая холм. После пристрелочного залпа из пушек они не спешили. Часть их построились на расстоянии около четырехсот метров и начали повзводно поливать свинцом наши позиции. Все мимо, как и должно быть на такой дистанции, да еще и в сумерках. Но ходить прямо уже не получалось.

— Нашли сбитый шар, — доложил мичман Алферов. — Это «рыбка» Золотова. Мичман из последнего набора. Активный, талантливый, и так глупо попался.

— А сам Золотов? — спросил я и невольно нахмурился.

— Его нигде нет. Похоже, сразу увели в сторону.

— Понятно, — я нахмурился еще больше. — Шар сжечь и всем собираться на обратной стороне позиции. Если через пять минут никто не появится, будем прорываться сами…

— Идут! В смысле летят! — заорал Прокопьев. — Только не с моря, а со стороны бухты!

Я разом все понял. Ветер успел поменяться, повторить прошлый заход уже не получалось, и пилоты вслед за атмосферным фронтом сменили линию захода на атаку.

— Пятисекундная готовность! — заорал я. — Залп! Прорываемся! Наша задача — чтобы французы даже подумать не смогли задрать головы к небу!

Солдаты мгновенно сосредоточились. Еще недавно покачивающиеся штурмовики подобрались для третьего за вечер рывка.

— Ждем! — придержал я их, пока французы не дали еще один залп. — А теперь вперед!

Снова владимирцы двинулись колонной вперед. Через несколько секунд прямо над их головами разрядились пушки, разбивая французскую линию. Не до конца, но вслед за ядрами ударили последние ракеты, а потом… Серыми тенями над освещенным лагерем пронеслись семь «Карпов». По ветру, они еще и ускорители запалили в последний момент — вышло довольно быстро.

Если бы французы ждали этого, то точно бы среагировали. А если бы среагировали, то перестреляли бы пилотов как курей. Вот только они не ждали атаки сверху, а Степан, наконец, получил возможность сделать то, о чем так давно мечтал. Последние остатки зажигательных абордажных гранат висели в специальных мешочках рядом с пилотами. И, выйдя на линию атаки, они щедро раскидали их во все стороны.

Минимум половина гранат ушла мимо. И это неудивительно, потому что мы хоть и обсуждали возможность такой атаки, но никогда не тренировались бросать что-либо, учитывая скорость полета, ветер и прочие неприятности. К счастью, оставшихся шариков оказалось достаточно, чтобы окончательно расстроить ряды французов. Мы снова почти без потерь добрались до них, а потом пробились сквозь окружение.

— Раненых не бросаем! — увидев, как солдат рядом пошатнулся, я успел подставить ему плечо, и дальше мы шагали уже вдвоем.

— Залп нужно дать, ваше благородие! — прохрипел сбивший дыхание Игнатьев.

— Отставить залп! — запретил я.

Видел я такие попытки задержать преследование на Альме. Ноль попаданий, ноль пользы. Лучше мы лишние метры пройдем и встретим врага хотя бы под прикрытием кладбища… К счастью, никого встречать не потребовалось. Вражеский командир не рискнул отдать приказ о преследовании в темноте. В нашу сторону лишь пару раз выстрелили наугад и остались тушить пожары, осматривать заклепанные пушки и разбираться с другими последствиями нашего рейда.

А мы уже спокойно дошли до нашей половины Карантинной бухты, где нас дожидался отряд Ильинского, готовясь в случае чего прикрывать.

— Помогите с ранеными, — поприветствовал я капитан-лейтенанта, а потом почувствовал, что и сам теряю сознание.

С чего бы это? Попробовал постучать себя по щекам, чтобы очнуться, но руки двигались так медленно. А потом я увидел на пальцах кровь и уже окончательно отключился.

* * *

Пришел в себя уже в палате.

— Сколько? — заметив рядом фигуру медсестры, я тут же задал самый главный вопрос. Губы были сухими и отказывались шевелиться, но меня поняли.

— Лежите, у вас порез над правой бровью. Ничего серьезного, но крови вы потеряли немало. Лежите! — повернулась ко мне Анна Алексеевна, и я заметил на столике рядом с ней тазик и мокрые грязные тряпки. Это меня протирали?

— Сколько? — повторил я.

— Сейчас два часа дня, привезли вас сегодня ночью. Вас и еще тридцать четыре солдата с матросами. Что же у вас случилось, если такие потери за раз? И это без боя… — девушка вздохнула.

— Пить, — попросил я и пропустил момент, как Анна Алексеевна оказалась рядом со мной со стаканом воды.

— Это сельтерская, — она помогла мне сделать несколько маленьких глотков. — Доктор Гейнрих ее всем рекомендует при ранениях.

— И это правильно, — согласился я. — Сельтерская — там же натрий, считай, природный регидрон, самое то, чтобы восстановить баланс электролитов. Умный у нас начальник больницы…

Анна Алексеевна тревожно положила мне ладонь на лоб, а потом я снова потерял сознание. Или уснул.

В следующий раз я проснулся уже вечером. Это стало понятно по темноте за окном, тянущемуся из него холодному ветерку и голосу Христиана Людвига Гейнриха, который спорил с кем-то в коридоре.

— Девять часов вечера. Даже вас я в такое время не буду пускать к своим больным.

— Мы просто посмотрим. Если больной спит, то не будем трогать, — я узнал голос. Это был поручик Арсеньев, адъютант Меншикова.

— Я вам говорю, он спит. Если нужно что-то передать, оставьте записку…

Дальше я слушал уже вполуха. Снова начало клонить в сон, и я благополучно проспал до следующего утра. В этот раз я пришел в себя, уже не чувствуя себя овощем. Присел, пощупал повязку на голове — тяжеленькая. Оглядевшись, я увидел, что в палате лежу не один. На других кроватях расположились офицеры Волынского полка. Кажется, они ходили в Шули, деревню к востоку от Севастополя и как раз между Балаклавой и Бахчисараем. Да, не одни мы вчера сражались, пытаясь улучшить положение города.

Постаравшись никого не разбудить, я поднялся, проверил, что голова не кружится, и, подхватив лежащую рядом с кроватью одежду, отправился к комнате, которую занимал доктор Гейнрих. К счастью, Христиан Людвиг оказался на месте. Он немного недовольно