— А то, — охотно поддержал его Орлов и пояснил. — У них столовая на сотню человек рассчитана. Мы там попросту потеряемся.

Верю.

— Скажешь тоже, — Демидов смутился. — Просто…

— Просто вы любите, чтоб побольше.

— Это да, — спорить Яр не стал. — В горах… особенно внизу, там тесно очень. Даже когда шахту прокладывают, её делают очень узкой. А боковые штреки часто такие, что не всякий взрослый пролезет. Вот и… дед говорил, что от этого. Что чем старше, тем яснее чувствуешь, как оно давит. Ну и хочется, чтоб в другое время было свободно.

Он повёл плечами и гимнастёрка затрещала.

— Вы ж камень чуете, — Метелька осторожненько потрогал белоснежную стену, из которой выступала золочёная ветка папоротника, а может, какой иной ботаники.

Метелька, я видел, потянулся ковырнуть эту позолоту, но в последний момент сдержался.

— Чуем. В том и дело, что чуем. И понимаем, что человеку с горой не справится. Хотя всё равно. Без камня нам тоже тяжко, поэтому тут вот так… просторно и камень. Ладно, это ерунда. Не обращайте внимания.

Метелька кивнул и спешно руки за спину убрал, подальше от искушения.

— Это вот всё, — Демидов махнул рукой. — Это так, бабушка когда-то затеяла, всё надеялась, что дед титул получит, она будет тут гостей принимать, балы устраивать, вот и поспешила, чтоб, если вдруг, то достойно. Но деду было не до титулов… ерунда, короче.

Полная. Однако в мраморе.

Глава 33

В заседании особого совещания по миссионерским делам обсуждался проект учебного комитета при Синоде о мерах борьбы с сектантами. Учебный комитет предлагает открыть во всех епархиях кратковременные миссионерские курсы с целью ознакомления лиц, желающих посвятить себя миссионерской деятельности, с современным положением сектантства и мерах борьбы с оным.

Волгарь [61]

— … нет, ремни надо делать регулируемые, чтобы можно было и затянуть, и растянуть, если вдруг возникнет необходимость. Тут я с Никитой согласен, — я отставил чашку. — Да, это усложнит конструкцию, но с другой стороны смотри, дети ведь растут и очень быстро. А кто захочет покупать кресло, которое сперва будет велико, а потом мало? Не говоря уже о том, что если оно будет слишком велико, то смысл исчезнет. Ребенок просто будет выскальзывать из ремней. А слишком тесные не застегнёшь, будет неудобно…

Малая гостиная оказалась малой лишь на словах. Просторная комната, к счастью, обставленная по местным меркам довольно скромно.

Стол.

Кресла.

Камин.

Из излишеств — роспись на потолке да вычурные часы, что возвышались горой золотых завитушек на каминной полке. Пара фарфоровых балерин дополняли композицию.

Ну и вазы с цветами.

Интересно, их в каждой комнате ставят или всё-таки есть те, которые заперты? Не то, чтобы я завидовал. Скорее сравнивал этот дом, пусть огромный, вычурный, но всё-таки живой, и поместье Громовых. Причём дело не в размерах ведь. Дело в ощущении. В запертых комнатах, где не то, что цветам, людям места не было. В потёртой обивке мебели. В странном ощущении, что дом всё ещё не оправился от ран. Как и люди. И почему-то возникало желание заорать, схватить несчастную балерину да и запустить ею в стену.

Я понимал, что эта злость совершенно иррациональна.

И наверное, в том, прошлом мире, мне бы рассказали про эмоции и травмы, про то, что гнев надо проработать, тогда-то в душе наступит покой и что-нибудь ещё в том же духе. Я… я не хотел прорабатывать. Я хотел, чтобы и в то, оставленное поместье, вернулась жизнь.

Чтобы Тимоха занял место в кресле, а Буча вытянулась под ним. Чтобы Призрак снова ловил кончик её хвоста. А Татьяна, глядя на меня, презрительно фыркала. И не в больнице пряталась, а расставляла эти грёбаные цветы по вазам.

Я… хотел.

И давил это желание, как и гнев.

Всё будет. Не знаю, как. Не знаю, почему тот дом я теперь ощущаю своим. Родным. Как не ощущал ни один до него. А ведь были у меня. И особняки. И апартаменты. И не помню уже, что ещё. Но… то — другое. А там…

Поэтому и за разговор о детском кресле я зацепился, полез вникать во всю эту инженерию, чтобы хоть как-то отвлечь себя.

И удержаться.

Получилось.

Чай подали в самоваре, что несколько не вязалось с обстановкой, но нервы, признаться, успокаивало. Как и плюшки, пироги и пирожки, пирожные, варенья, сбитый мёд и прочие, крайне необходимые при чаепитии вещи.

— Более того, я не целитель, но для младенцев надо другую конструкцию. Младенцы же не сидят. Так? — я повернулся к Елизару.

— Не сидят, — подтвердил Елизар, которого как-то вот взяли и записали в наши штатные целители. — До полугода, да и потом тоже не очень долго могут. Им вредно. Позвоночник формируется.

— Поэтому надо делать несколько. Одну для детишек до года, другую — для тех, кто постарше чуть… или вот вкладыш какой, чтоб сперва с ним и ребенок сидел полулёжа, а потом вытащить, и кресло станет внутри больше.

— То есть, конструкция разборная? А из чего внутренний слой? Должно мягко, но не слишком.

Этого человека учуяла Тьма.

Она успела крутануться, убеждаясь, что огромный этот особняк не то, чтобы вовсе безлюден, скорее уж пустоват слегка. Где-то рядом суетились горничные, чуть дальше — пара лакеев перетаскивали свёрнутый ковёр, то ли в чистку, то ли в другую комнату. Этажом ниже столяр, вынув ящики из стола, что-то объяснял усатому, весьма солидного обличья господину, о ремонте. Но именно этот человек был не из числа прислуги. Дверь приотворилась тихо, пропуская мужчину, появление которого заставило Орлова замолчать. И Яр обернулся.

— Дядя? Дядя, ты что тут…

Он вошёл бочком, осторожно, словно опасаясь чего-то.

— Дядя, — Демидов выбрался из-за стола. — Это… это мой дядя, я о нём рассказывал.

Верю.

Они похожи. И когда-то этот человек был огромен, полон сил, но теперь от него осталась лишь оболочка. Он иссох, будто невидимая болезнь и теперь тянула из него силы. Кожа приобрела сероватый оттенок. Черты лица заострились.