— Ничего, — лорд Раглан постарался успокоиться. — Мои генералы говорят, что еще неделя, максимум две, и наши укрепления и орудия будут достаточно близко к Севастополю, чтобы начать бомбардировку. Флот тоже горит желанием попробовать на зуб русские форты, вы же знаете. А против тысяч пушек никакая мистика, есть она или нет, не поможет. Так что уже скоро защитники города умоются кровью, а все эти легенды будут втоптаны в пыль вместе с их укреплениями.

— Согласен, слова, за которыми нет силы, ничего не стоят, — Франсуа усмехнулся.

На этом разговор плавно перешел к более мелким, но от этого не менее важным вопросам снабжения отдельных рот и укрепления новых параллелей с учетом огня русских пушек.

* * *

Неприметный человек в сером плаще сидел за столом и выводил строчки странных стихов, прочитанных штабс-капитаном Щербачевым. На английском, словно послание для своего невидимого противника.

— Но все-таки какая наглость, — неприметный человек на мгновение остановился и перечитал написанное. — Объявить себя белыми людьми, перед которыми стоит долг сохранения и развития цивилизации.

Руки в белых перчатках скомкали лист бумаги, а потом бросили его в топку. Одно из главных правил неприметного человека гласило — не оставлять улик. Именно поэтому пришлось так рисковать, чтобы во второй раз пристрелить того пилота. К счастью, вовремя переданная на ту сторону записка помогла избавиться от свидетеля. Да, иногда во время неожиданных атак защитники города гибнут. Гибнут до того, как начинают задаваться ненужными вопросами.

— Ваше благородие, — с той стороны двери донесся тихий голос слуги. — Пришел посланник от господина Волохова. Спрашивает, ждать ли вас сегодня вечером.

— Передайте, что я буду. И пусть приготовит ту бутылку красного вина, которой он так хвалился.

* * *

Когда я ворвался в эту уже ставшую такой знакомой комнату с зелеными полосатыми стенами, письмо Новосильского было еще невскрыто. Адмирал Корнилов стоял с плотным белым конвертом в руках и, кажется, ждал только меня.

— Мы уже знаем, что все корабли целы, — пояснил он, заметив удивление на моем лице. — Живы благодаря вашей придумке, поэтому я решил, что вы обязаны быть в числе тех, кто первым узнает все подробности.

Мне поднесли бокал с шампанским, и я, растерявшись, сразу его выпил. К счастью, мне тут же налили еще… Как оказалось, сейчас все стояли с бокалами. Большинство с шампанским, но несколько человек выбрали красное вино. Князь Вяземский поднял свой бокал и отсалютовал мне. Ядовитая Стерва и Анна Алексеевна тоже предпочли этот цвет, который так подходил к крестам, добавленным в вышивку на их платья.

— За нашего «Карпа», — свой красный бокал поднял Александр Ползиков, помощник Тотлебена, с которым мы доводили до ума наши шары.

— За его создателя! — Ильинский и Лесовский, видимо, чтобы восстановить нервы, тоже выбрали вино.

— За ум и отвагу! — добавил поручик Зубатов.

— Григорий Дмитриевич, за вашу и нашу удачу, — Степан пробился сквозь толпу и встал поближе.

Тоже с красным, как кровь, бокалом.

Антон Емельянов

Русская война 1854. Книга вторая

Глава 1

Россия, Севастополь, 21 сентября 1854 года

Я в прошлом, стою в доме адмирала Корнилова и слушаю, как тот читает письмо с отчетом о вылазке эскадры Новосильского. Три корабля, так себе эскадра, конечно, особенно когда в море рыскает вражеский флот в восемьдесят вымпелов. Но мой воздушный шар пока позволял им держаться…

— … Пятнадцатого сентября перехватили транспорт «Гамидие», — читал Корнилов, и его глаза так блестели, что сухие строки словно обретали жизнь.

Я представил, как висящий на высоте две сотни метров мичман Уваров замечает корабль, проверяет горизонт, чтобы рядом точно больше никого не оказалось. И «Императрица Мария» идет на перехват. Турки еще ничего не подозревают, следуют старым курсом, а русский корабль уже встал по ветру и скользит в точку, где те только должны будут оказаться.

Вот их заметили — крики, паника. Транспорт пытается сменить курс, но Новосильский недаром адмирал, конечно, учел, чтобы по ветру от них не сбежать. Иначе даже с шаром долгая погоня может плохо закончиться… Турки мечутся, у них два варианта: уходить боковым ветром в сторону моря, где их точно рано или поздно перехватят, или же рваться к берегу, куда, в конце концов, можно будет просто выброситься и выжить.

Они делают такой очевидный выбор, вот то4лько с той стороны их уже зажимает фрегат «Кулевчи». Транспорту приходится остановиться, капитан ругает себя, что не угадал. А зря, со стороны моря его точно так же зажала бы «Мидия». Три корабля, которые видят друг друга на десятки километров, которые могут координировать свои действия — это идеальный морской охотник. Куда там хищнику из фильма будущего.

— … С шестнадцатого сентября противник перестал отпускать корабли по одному, но мы ждали. Как в наших рядах порой нет порядка, особенно у снабженцев, так не оказалось его и среди англичан, — продолжал читать Корнилов. — Уже восемнадцатого сентября мы перехватили яхту «Самсун». Сначала хотели потопить ее, как и другие транспорты, но в ее трюме оказалось десять 36-фунтовых пушек нового образца, которые могли бы пригодиться и нам. В итоге я принял решение сохранить их и доставить в Керченский порт, так как в этой части Черного моря враг появляется не так часто. Передал их лично генерал-лейтенанту Врангелю, командующему войсками в Восточной части Крыма. Теперь уже он постарается переправить их на нужды Севастополя или же использовать для защиты прохода в Азовское море. С ним же передаю это послание, а также отчет мичмана Уварова.

На этом письмо Новосильского подошло к концу, и Корнилов протянул мне серый конверт, где можно было разглядеть толстую стопку бумаги уже для меня.

— Отчет об использовании летательных систем во время похода рейдовой эскадры. Записано и дополнено мичманом Уваровым, — адмирал прочитал подпись на лицевой стороне.

— Покажете, что там? — Ядовитая Стерва, словно забыв о нашей вражде, первой сделала шаг в мою сторону.

— Просим, Григорий Дмитриевич, — присоединилась к ней Анна Алексеевна, а потом и остальные дамы.

Отказаться было почти невозможно, вот только и соглашаться я не имел права. Когда я попросил мичмана продолжать вести летный журнал, а потом по возможности передать его мне, то не думал,