Ольга ласково улыбнулась, но решила поддразнить его ещё немного:

– Значит, мне теперь потрясать советскую аудиторию? Спасибо, удружил! А если кого-нибудь потрясу настолько, что у него проблемы со здоровьем начнутся, кто отвечать будет?

– Ну что ты, дорогая, – притворно обеспокоился Михаил, – каждому зрителю валерьянки и корвалола нальём. А для особо чувствительных напишем в титрах: «Просмотр фильма может быть опасен для морально неподготовленных».

Ольга снова рассмеялась, ткнув его пальцем в грудь:

– Эх ты, режиссёр! Всегда найдёшь ответ. Но поверь мне: дай мне хоть тысячу комбайнёров, хоть десять тракторных бригад – я тебя ни на кого не променяю.

Михаил тихо засмеялся и шепнул с притворной серьёзностью:

– Тогда вопрос решён окончательно. Завтра в сценарий внесём поправку, что главная героиня остаётся верна своему режиссёру. Пусть вся страна знает, что настоящие советские женщины выбирают только интеллигентных кинематографистов вроде меня.

Они снова рассмеялись и долго ещё шутили, представляя комичные ситуации будущих съёмок.

Ольга заснула первой – ровно и мирно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то приятное. Михаил осторожно выбрался из постели и босиком прошёл по прохладному паркету, будто проверяя, не исчезнет ли внезапно эта уютная, нелепо-прекрасная реальность, созданная ими за последние недели.

Подойдя к окну, он некоторое время молчал, разглядывая ночную Москву, раскинувшуюся перед ним океаном огней. Город казался живым существом, дышащим, светящимся, шепчущим тысячи историй – о простых людях, случайных встречах и нежданных мечтах. В этот миг Михаил ощутил себя частью чего-то значительного, большого и одновременно смешного.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри пробуждаются новые идеи – яркие, дерзкие, полные жизни и абсурда. Сценарии и сюжеты вспыхивали перед глазами, словно кадры фильмов, ещё не снятых, но уже ставших легендарными. Михаил вздохнул с удовлетворением, окончательно убедившись, что всё идёт именно так, как и должно.

Стоя у окна и вглядываясь в калейдоскоп ночных огней, Михаил мысленно перенёсся обратно в ту жизнь, где он был всесильным и безжалостным олигархом, распоряжавшимся чужими судьбами и живущим строго по графику без права на ошибки. Он представил эти роскошные офисы, бессмысленные совещания и тяжёлый груз ответственности, который постепенно превращал его в машину, лишённую простых человеческих радостей.

Конотопов тихо усмехнулся, подумав, как отреагировал бы прежний Михаил Борисович, узнав, что его новая версия снимает дерзкую эротическую пародию в советском ангаре среди кабачков и морковки.

«Вот тебе и жизнь, – подумал Михаил, покачав головой, – вещь, оказывается, совершенно непредсказуемая. Кто бы мог представить, что вместо банков, оффшоров и бесконечных совещаний я буду радоваться старому ангару, пыльным овощам и нелепым любовным сценам на киноплёнке?»

Он снова посмотрел на город – знакомый и одновременно загадочный, полный возможностей и тайн, которые ждали смелых и немного безумных людей вроде него. Москва дышала вдохновением, растекавшимся по улицам и переулкам, наполняя головы дерзкими и абсурдными идеями.

– Готовьтесь, товарищи зрители, – прошептал Михаил, усмехнувшись своему отражению в стекле, – скоро вы увидите такое, чего советская власть не могла себе представить даже в страшном сне.

Он решительно закрыл окно, словно поставив точку в долгой истории своей прежней жизни. Повернувшись в комнату, Михаил почувствовал себя лёгким и странно счастливым – как ребёнок, которому подарили игрушку, о существовании которой он даже не подозревал.

Михаил осторожно лёг рядом с Ольгой и с облегчением закрыл глаза, чувствуя, как его накрывает волна уверенности и спокойствия. Перед мысленным взором мелькали кадры будущих фильмов, и он внезапно понял, что теперь никто и ничто не сможет помешать ему воплотить самые дерзкие и невероятные мечты.

«Теперь, – шепнул он в темноту, улыбнувшись себе, – теперь это уже точно кино».

Эти слова прозвучали в тишине с такой уверенностью, будто всё уже было отснято и жило своей жизнью на секретных ночных показах, о которых никто не знал, но мечтал попасть.

Засыпая, Михаил вдруг подумал, что, если бы год назад ему сказали, будто он окажется в Москве восьмидесятых, будет снимать эротические пародии на советские фильмы и заниматься любовью с женщиной, которая в прошлой жизни была бы для него простым, самым простым человеком, он рассмеялся бы прямо в лицо этому фантазёру и посоветовал бы ему лечиться.

Но теперь это была реальность – смешная, абсурдная, но оттого ещё более прекрасная и захватывающая. Михаил впервые за долгое время чувствовал себя полностью счастливым и абсолютно уверенным в деле, которым занимался.

И уже почти заснув, бывший олигарх иронично сказал сам себе:

«Ну что, Михаил Борисович, вот тебе и новая жизнь, полная творчества, комедии и невообразимых приключений. Не подведи уж, товарищ режиссёр, зрители такого разочарования не простят».

С этой мыслью он уснул – крепко и спокойно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то удивительное, весёлое и невероятно увлекательное.

Глава 3. Служебный разврат

Алексей шёл к школе с настроением дипломата, которому поручили тонкое задание. Уже издали старое здание, слегка облупленное и насквозь пропитанное запахом краски, мела и столовских котлет, вызвало лёгкую ностальгию и почти детское волнение. Внутри привычно царила сонная тишина перемены, и даже вечная вахтёрша Валентина Фёдоровна с видом всезнающего оракула тихо листала толстый том «Войны и мира».

Увидев гостя, та с тихим вздохом подняла взгляд поверх очков и слегка нахмурилась:

– Лёша, надеюсь, сегодня без революций и прочих художественных эксцессов?

Алексей шагнул навстречу с обезоруживающей улыбкой:

– Исключительно мирная миссия, Валентина Фёдоровна. Мне бы Дмитрия Андреевича Тюрина застать между уроками. Вопрос деликатный и сугубо культурный.

Вахтёрша вздохнула и покачала головой:

– Культурный? Аккуратнее с ним. Тюрин у нас интеллигентный и переживательный, нервы у человека не железные.

Алексей понимающе кивнул и отправился дальше. Кабинет истории находился в самом конце коридора. Сквозь приоткрытую дверь уже можно было увидеть фигуру Дмитрия Андреевича: не грузный, слегка сутуловатый, с растрёпанными волосами и старыми очками, из-за которых учитель постоянно щурился, он задумчиво перебирал стопку исписанных тетрадей.

– Дмитрий Андреевич, добрый день! – Алексей вошёл бодро и театрально развёл руки, словно приветствуя давно не виденного друга.

Тюрин вздрогнул, резко поднял глаза и, узнав гостя, настороженно вздохнул:

– Алексей, здравствуй… Что-то ты подозрительно весел. Случилось что?

– Случилось, Дмитрий Андреевич, ещё как случилось! Но исключительно хорошее. – Алексей уверенно присел напротив. – Дело невероятной важности, без вас никак. Роль будто специально для вас написана!

Тюрин откинулся назад, тревожно всматриваясь в гостя:

– Роль?