опустить… Скажу только, что если бы немецкие танки прорвались к Тордесильясу, русским танкистам, которые только-только овладели Вальядолидом, пришлось бы разворачиваться, чтобы парировать фланговый удар… Сложно, – кивнул он, взглянув на лицо Кайзерины. – Без карты просто беда… В общем, все сводилось к тому, что на пути у немцев, а это был танковый батальон 1-бригады «Дер Нойе фрайкор», оказалась высота, прикрывающая дорогу в речном дефиле. А на высоте, – Лешаков не помнил, чтобы у холма было собственное имя, во всяком случае, он его не знал – укрепились несколько танков разведроты из бригады Павлова и группа бойцов-интернационалистов… И было их совсем недостаточно, чтобы удержать высоту до подхода своих, и «легкая кавалерия» не спешила прийти на помощь…

Лешаков рассказывал об этом будничным тоном: «Война, мадемуазель, одна лишь чертова война» – но за ровной интонацией и простыми словами чувствовался нерв. И как-то так случилось, что повесть Лешакова задела в памяти Кайзерины совершенно неожиданную струну.

Высота, горящая роща и бойцы, которых осталось всего несколько… Она не помнила, чьи это стихи, и музыку помнила с пятого на десятое, но песня буквально звучала сейчас в ее ушах. Это было какое-то чуть ли не детское воспоминание: черно-белое кино по телевизору, черный дым, белая искрящая ракета, голос за кадром…

И вот что интересно, вернувшись в госпиталь, она обнаружила, что все еще слышит голос безымянного для нее певца и слова помнит почти наизусть. И ей вдруг дико захотелось спеть эту песню самой. Разумеется, это был род безумия. Возможно, истерика, догнавшая, наконец, Кайзерину в этом мире и на этой войне. Но как бы то ни было, проснувшись ночью, она поняла, что пока не выпустит из себя эти слова и эти смыслы, уже не успокоится. Однако и по-русски не споешь…

«Придется переводить… – решила Кайзерина, закуривая и пододвигая к себе блокнот и карандаш. – Что ж…»

Логично было предположить, что Кайзерина Альбедиль-Николова станет переводить песню на немецкий или – на худой конец – французский язык. Однако безумие на то и «девиантное состояние», чтобы совершать всякие глупости.

Ей вдруг вспомнился Джон Корнфорд из роты «Ноль». Он был совсем еще мальчик и писал чудные стихи…

В конце концов, она перевела песню на английский, что оказалось не просто трудно, а очень трудно. Но дело того стоило. На следующий день – даже зверски не выспавшись – она впервые после ранения почувствовала себя счастливой…

– Чему вы улыбаетесь, баронесса?

– Да, так… – она даже смутилась.

Вот так всегда: начинает за здравие, а…

«Непоследовательная я!»

А сегодня приехал майор Натан. Он был безукоризненно любезен и чрезвычайно мил. Привез букет цветов и пару бутылок отменного испанского бренди – сладкого, душистого, несущего вкус и аромат созревшего винограда и солнечное тепло… В общем, она растрогалась от его щеголеватой галантности, опьянела от коньяка, и… И, взяв у ирландца, сопровождавшего майора – этого парня звали Фрэнк Макгиди – гитару, начала наигрывать, хотя движения левой руки на грифе и отдавались ноющей болью в плече. Перебрала струны раз, другой. Вывела мелодию, удивляясь тому, что получается и вдруг, неожиданно даже для себя самой, запела…

Small copse on hill was burnt by fire,

With bloody sunset spitting lead…

Дымилась роща под горою,

И вместе с ней горел закат…

Нас оставалось только трое

Из восемнадцати ребят.

Как много их, друзей хороших,

Лежать осталось в темноте –

У незнакомого поселка,

На безымянной высоте.

Сержант Макгиди плакал… Слезы стояли в «равнодушных» прозрачных глазах майора, повело и Лешакова, а у нее просто текло и текло по щекам – градом, словно прорвало, наконец, давно готовую рухнуть плотину…

Глава 11

Мадрид – Рим

1. Турин. Королевство Италия. 19 января 1937 года, 6 часов 30 минут

Как и все большие железнодорожные вокзалы, Порто-Нуово уже в ранние утренние часы наполняется удивительной, порой непонятной стороннему наблюдателю суетой, ускоряя ее ритм и наращивая громкость по мере движения стрелок часов к полудню. Перестук колес, скрип тормозов, удары вокзального колокола – прибывают и отходят поезда; вездесущие носильщики с гружеными и пустыми тележками снуют сквозь клубы паровозного пара, словно грешные души в Аду Данте; и дворники – Ангелы Господни, перекрикиваясь, обмениваются новостями и шутками, заканчивая под шарканье метел свою ежеутреннюю работу. Немногочисленные еще пассажиры оживляют залы ожидания суетливыми передвижениями, а у билетных касс уже нарастают цепочки очередей. И все это под аккомпанемент паровозных гудков, железного клацанья сцепок, шипения стравливаемого пара, равномерного постукивания молоточков обходчиков – музыка железных дорог. Быть может, нечто подобное и вдохновило автора «Болеро»?

Но на вокзалах, как и в жизни, радость часто сталкивается с горем, а встречи чередуются с расставаниями. На перроне спешат, в депо – работают, в кабинете начальника вокзала пьют граппу и курят контрабандные египетские сигареты. В ресторане играет патефон, и чей-то очень знакомый голос с легким акцентом – американец? немец? – поет неаполитанские песни. В зале ожидания – нервозный настрой задают громкоголосые женщины и кричащие младенцы. А на дальних путях, у пакгаузов, к недлинному составу товарно-пассажирского поезда сцепщики цепляют еще один – с зарешеченными окнами – вагон. Лязганье буферов, легкий рывок состава, и вот уже его двери открыты для новых пассажиров и не оставляющих их ни на мгновение в одиночестве сопровождающих лиц. Вооруженных. И в форме.

* * *

Из выкатившегося прямо на рампу перед пакгаузами тюремного фургона конвоиры-карабинеры вывели несколько человек, закованных в наручники, и без особой спешки препроводили в вагон готового к подаче на посадку – всех прочих пассажиров – состава. Простукивавший буксы пожилой седоусый смазчик о чем-то спросил старшего конвойной смены, показав рукой на карабинера с огненно-рыжей шевелюрой, ведущего за длинную цепь, прикрепленную к наручникам, представительного господина в дорогом костюме. Капрал, подтянутый, моложавый, в лихо заломленной на бровь пилотке, сухо ответил. Но, судя по выражению лица рабочего, ответ того более чем удовлетворил.

«Черт возьми!» – выругался про себя Роберт, так и не научившийся читать по губам.

Впрочем, за сотню метров даже через бинокль хрен разберешь: кто кому и что там сказал.

«Самое главное я все-таки увидел. „Инженера“ этапируют в Рим именно сегодня и именно этим поездом», – Роберт не удержался и чихнул, пыли на чердаке главного здания вокзала, куда он проник под видом рабочего-электрика, было хоть отбавляй!

Похоже, почти за семь десятков