– Надолго ты в Новую Плиску? – спросила Марьяна, и поток мыслей тут же иссяк, а напряжение отпустило.

– Пока храм не отреставрируют, – сказал Игнат. – Плотником я нанялся.

– Что ж, – ответила она. – Хорошие плотники везде нужны, – и добавила печально: – А я вот скоро уезжаю. В Славен. Я ведь на интернатуру документы подала. Буду педиатром.

– Что ж, – сказал Игнат. – И хорошие врачи нужны.

Они еще немного помолчали. Давно стих колокольный звон, оставив после себя легкую зыбь в весеннем воздухе. Кто куда разбрелись прихожане. И наступила такая тишина и такая пустота, что чудилось – застыли Марьяна и Игнат внутри большого пузыря, а кроме них здесь не было никого. И страшно было сказать слово: а вдруг лопнут тончайшие мыльные стенки? И не хотелось прерывать мгновение: а вдруг и это окажется пустым сном?

– Мне пора, – первой нарушила молчание Марьяна. – Троица ведь. Столько еще дел нужно сделать…

– И мне пора, – сказал Игнат. – Заждался меня работодатель.

Он постеснялся подать руку, и она не подала. Повернулась и пошла, поцокивая каблучками по мостовой. Потом, будто вспомнив что-то, обернулась через плечо, откинула со лба упавший локон, стрельнула лукавыми глазами – и стала вдруг привычной Марьяной.

– Ну, так прощай, Игнат, бабы Стеши внук, – проговорила она. – Может, когда и свидимся.

И, не дожидаясь ответа, развернулась и пошла, и пошла сквозь подсвеченную солнцем аллею, отстукивая каблуками шаги. А следом за ней – над тополями, над головами, над куполами – вспенивая молочные буруны, потекла облачная река. Это была река времени, река жизни, таящая в себе и плод, и дождь, и мир, и явь, и свет, и любовь, и Бога.

Так было, так есть и так будет до скончания времен.