– А ты умеешь уговаривать, Евгений Маркович. – Он забрал и спрятал деньги. – Твои будут придерживаться этой версии? – спросил он.

– Да, и бандиты тоже, они из банды Шавло Батумского.

– Знаю я такого вора в законе, он поставлен ворами смотрящим за городом. Крысятничество не простит. Ладно, бывай, Евгений Маркович. Когда на рыбалку пригласишь?

– Как лед станет, пойдем, Миша, на подледный лов.

Вечером у себя в кабинете полковник вручил всем участвовавшим в операции конверты.

– Спасибо, сынки, за помощь. И жизнь спасли человеку, и честь мундира отстояли. Родина вас не забыла, вот, получите.

Его поблагодарили, и позже, посмотрев в конверты, нашли там по пять тысяч рублей. Такая же сумма компенсации была передана Светлане Алексеевне вместе с драгоценностями, изъятыми у бандитов. Командиру полка Евдокимов завез его долю домой, и все остались довольны сотрудничеством.

Это дело не прогремело на всю округу. Как я узнал позже, бандитов осудили быстро, по их же признательным показаниям. Пятеро получили по пять лет, а главарь – шесть. Все закончилось, как будто ничего и не было.

Светлана, пережив эту бурю, снова обрела покой. Премия от Хозяина и возвращенные украшения словно теплый солнечный луч согрели ее душу. Но в глубине сердца осталась тень, которая не давала ей покоя. Ее чувства женщины были оскорблены, и она искала утешения в моих объятиях.

Роман Маркович Розенблад, не желая искушать судьбу, отправился в Израиль, следуя за своим племянником. Его действия были решительными и быстрыми. Он тепло распрощался со Светланой, передал привет мне, поблагодарил за то, что в деле бандитов не фигурировал ни он, ни его племянник. Слова прощания были трогательными, но в них сквозила горечь расставания с прошлым, которое, казалось, навсегда осталось в Нижнем Тагиле.

А мои будни продолжали течь однообразно, как серая река под пасмурным небом Нижнего Тагила. Дым из заводских труб, словно призраки прошлого, окутывал город, напоминая о том, что даже в самых спокойных моментах всегда таится нечто тревожное.

* * *

Через полгода однообразных будней меня позвал на разговор Ингуш. Был вечер, я пришел из клуба, где приводил в порядок агитационные плакаты – «На свободу с чистой совестью», «Отблагодарим Родину ударным трудом» и все в таком духе. Мне передал его слова Боцман. Я подошел к его кровати, и он указал сесть на другую кровать рядом с ним.

– Ты мне должен. Помнишь? – спросил он прямо, глядя мне в глаза. Я не стал отводить взгляд и ответил:

– Да, помню. Что от меня требуется?

– Требуется написать душевную песню, Фокусник, про маму. Такую, чтобы за душу брало.

– М-м-м, хорошо, – неуверенно ответил я. – Сколько у меня времени?

– Семь дней, через неделю у мамы день рождения, восемьдесят лет. Она приедет меня навестить, и будет концерт. На нем будут приглашенные родственники осужденных. Я хочу маме сделать подарок. Она меня одна растила, воспитывала. А я шакал неблагодарный. – Ингуш отвел взгляд.

– Всякое в жизни бывает… – попытался я его успокоить и осознал, какой срок он мне определил. – Ингуш, семь дней – это нереально…

Он жестко на меня посмотрел:

– Я не спрашивал, сколько у меня времени, чтобы тебе помочь, Фокусник, я просто сделал, как меня попросили. Ты сам сказал, что будешь должен, я тебя за язык не тянул.

– Ладно, ладно, не злись, – стал успокаивать его я. Он был в своем праве и требовал невозможного. – Я постараюсь.

– Постарайся, дорогой, очень прошу, – с надеждой в голосе произнес Ингуш. – Споешь, и мы в расчете.

Я молча кивнул и спросил:

– Это все?

– Да, все.

– Тогда я пойду думать?

– Иди.

Я встал и подошел к своей кровати.

– Что делать, Шиза? – спросил я ее, ища в ней поддержку.

– Иди в библиотеку, ищи книги со стихами, и мы напишем песню, не горюй, – получил я ответ.

Ночь я не мог уснуть, ворочался и вздыхал, пытался сложить стихи, и все выходило криво и некрасиво. А ведь еще нужно было положить стихи на музыку.

– Шиза, нужна чувственная музыка, такая, чтобы проникала в сердце, потом уже слова… Простые и понятные.

– С этим проще, – ответила она. – Музыку я могу тебе напеть. – И она стала подбирать мелодии, напевая. А я, слушая, уснул.

Утром после развода побежал в клуб и у лысого библиотекаря попросил книги со стихами.

– А тебе, Фокусник, какие нужны? Классика или современных авторов? – спросил библиотекарь.

– Дай разных, десяток, – ответил я.

– Ну ты и загнул, десяток. Дам одну. Стихи Александра Сергеевича Пушкина, светоча нашей литературы. Вернешь – дам вторую, – строго произнес библиотекарь.

– Ладно, я приду сюда читать, сейчас отпрошусь с медчасти…

Но отпроситься не получилось, готовилась инвентаризация, и я весь день провел в пересчете имущества медчасти. На ужин не пошел, а направился в библиотеку.

– У тебя есть час, – строго предупредил библиотекарь и положил на стол передо мной десяток книг в разных обложках. Я просто листал, не задумываясь, где я и где эти мэтры поэзии, я давал пищу для вдохновения Шизе.

Три дня и три ночи терзали меня муки творчества, словно тени в ночи. Слова, как призраки, ускользали, казались грубыми и невнятными, как шепот ветра в пустоте. Музыка, как неуловимая мелодия, не желала сплетаться с моими строками, и строки, в свою очередь, не находили гармонии в звуках. Я был на грани отчаяния, когда ночь, как заботливая рука, окутала меня своим бархатным покрывалом.

В полумраке сновидений я услышал мелодию, словно шепот ветра, и слова, рождающиеся из глубин моей души. Они начинались с главного слова нашей жизни – «мама». Это слово как солнце согревало меня изнутри, даруя свет и смысл. Мама – самый главный человек, подаривший мне жизнь, готовый отдать за меня все, что у нее есть… И песня родилась в муках, как рождается ребенок, принося в мир первый крик и радость матери…

Я ее запомнил сразу.

Утром подошел мрачный Ингуш.

– Ну что, Фокусник, как продвигается работа над песней? – спросил он.

– Продвигается, – ответил я.

– Покажешь, что получилось?..

– Нет, это будет сюрприз для всех. И она прозвучит впервые как подарок не только для твоей матери и гостей, но и для всех матерей.

– Вот как? – удивленно поднял брови Ингуш. – Ну что же, хорошая задумка. – Он улыбнулся. Лицо его, всегда строгое и резкое, иссеченное морщинами, словно высеченное из куска горной породы, помягчело. – Почему-то я уверен, Фокусник, что