Я объяснил ему суть плана. Поняв, что ему предстоит публичное выступление в качестве лабораторной мыши, граничащее с унижением, ради победы над Иоанном, Голицын побледнел.

— Я⁈ — вскинулся он, и в его голосе зазвенела аристократическая спесь. — Вы заставляете меня унижаться перед чернью! Никогда! Я не буду участвовать в этом скоморошестве, инженер! Я князь!

— Выбора у вас нет, — отрезал я.

— Я скорее сгнию в крепости! — выкрикнул он, поднимаясь.

Не став тратить время на споры, я нанёс ему мощный ментальный удар. Я ворвался в сознание князя, как таран. Боль, дикая, выворачивающая, пронзила его от макушки до кончиков пальцев. Его тело согнулось, он издал короткий, нечеловеческий стон, и его стошнило прямо на каменный пол.

Князь рухнул на колени, пытаясь выставить ментальные щиты, но они рассыпались, как песочные замки. Я был на голову выше его как маг. И моя сила позволяла мнее быть универсальным — как в прямой атаке, так и в тонких манипуляциях на уровне мозга. В этот момент, во время вторжения в его сознание, я почувствовал след. Холодный, слабый, но узнаваемый отпечаток воли Лорда Света. Сам такой имею.

— Вы — предатель, князь, — прошипел я, глядя ему в глаза. — Вы встречались с ним.

Лицо Голицына стало пепельным. Он понял, что я знаю теперь про него все.

— Либо вы безропотно сделаете всё, что я прикажу вам — публичное «унижение» на площади, борьба с Иоанном, либо я уничтожу вас самым мучительным способом. Я доставлю вам такую боль, что вы будете молить о смерти, как о милости. Выбор за вами.

Князь, обмякший, дрожащий, со стоном кивнул. Он был окончательно сломлен.

* * *

На следующий день мой план был приведен в исполнение. На Сенной площади, среди телег, торговок и нищих, под присмотром роты гвардейцев, развернулось небывалое зрелище.

На импровизированный помост, бледный, но собранный, вышел князь Дмитрий Голицын. В его глазах плескалась чистая, кипящая ненависть. Выступать перед чернью, как какой-то скоморох, была для него сущим унижением, но вынужден был терпеть все это. Животный страх не оставил ему иного выбора.

Рядом с помостом стоял сам Митрополит Петербургский Иоаким, чей авторитет должен был придать нашему начинанию вес Церкви.

— Слушайте, люди добрые! — начал мой ассистент, бывший попович, с голосом, поставленным для проповедей. — Пред вами предстал князь Голицын, раскаявшийся сторонник лжепророка Иоанна! Он здесь не по своей воле, но по высочайшему приказу. Теперь он покажет, как лжепророк и его прихвостни дурманят народ, овладевают его волей!

Митрополит Иоаким, с выражением скорби, подтвердил слова ассистента: «Церковь призывает вас, дети мои, узреть ложь!»

Ассистент обвёл толпу руками.

— Выходите, кто смелый! Не бойтесь! Князь покажет, как вас обманывает Иоанн!

Первым, толкаемый любопытством, вышел крепкий мастеровой.

Князь, сцепив зубы, выполнил свою роль. Он подошёл к мастеровому, его рука вытянулась, и мужик, против своей воли, начал плясать, отбивая ногами дробь. Затем его тело выгнулось, и он попытался ходить колесом, нелепо махая ногами в воздухе. Публика ахнула, смех смешался с ужасом.

— Вот видите! Это скверная, бесовская сила! — кричал ассистент, указывая на Нейроспектрометр, чей кристалл ярко вспыхивал красным. — Она отнимает вашу волю! Она делает человека рабом!

Вторым, дерзко, вышел молодой семинарист.

— Лжецы! Иоанн — наш святой! — выкрикнул он.

Князь Голицын усмехнулся. Он заставил его замолчать, а затем, к вящему ужасу толпы, семинарист начал публично стягивать с себя штаны.

— Так сектанты дурачат народ! — кричал ассистент. — Они позорят вас, смеются над нашей верой! А прибор, данный нам Государем, видит эту тьму!

Голицын перевел взгляд на другой объект — старую торговку. Он заставил её, смеясь, бросать свой товар в толпу.

Агент продолжал:

— А теперь скажите! Если этот князь может отнять вашу волю, то что может сделать сила в десять раз больше⁈ Сила, что приходит не изнутри, а от неведомых сущностей! Сила Иоанна!

— Иоанн исцеляет! Он дарует надежду! — кричит кто-то из толпы, фанатик.

— Исцеляет, чтобы заставить вас делать свою волю! — парирует агент. — Вы думаете, это ваш экстаз? Нет! Это чужой приказ! Воля, которая заставляет вас идти против Государя! Он отнимает вашу волю, как этот князь! Но только Иоанн не даёт вам понять, что вы — кукла на веревочках, болванчик, марионетка! А мы сейчас все покажем и объясним!

Затем наши глашатаи объясняли собравшимся, что сила Голицына отнимает свободу, превращая человека в безвольную куклу. Сила Иоанна, хоть и выглядела как чудо, навязывает ложную свободу, заставляя верить, что чужая воля — твоя собственная. Оба были злом, которое Нейроспектрометр видел и измерял.

* * *

Постепенно, изо дня в день, слухи о «Приборе Правды» расползались по Петербургу. Толпа, до этого единодушно поддерживавшая Иоанна, раскололась. Я получил то, что хотел: аргумент, который невозможно было опровергнуть одними словами. Теперь мне оставалось лишь одно — дождаться ответного хода Врага. Вскоре донесения агентов подтвердили: Иоанн в ярости.

Я понял, что мы на верном пути. Надо было продолжать разоблачительные выступления, чтобы выманить крысу из ее норы. И пока Голицын, превратившийся из гордого аристократа — бунтаря в послушного исполнителя моей воли, гастролировал по петербургским площадям, просвещая народ, наглядно показывая мерзкие приемы марионеточников, до нас с Шуваловым дошли тревожные, но ожидаемые вести. Моя пропаганда заставила Иоанна действовать. Он решил — не много не мало — устроить Крестный ход. Вернее — под видом крестного хода он решил провернуть то, что в будущем назовут «Оранжевой революцией»: направить людей к Зимнему дворцу, захватить Государя и превратить его в свою марионетку. Одним ударом он мог отыграть всё: кто контролировал Императора, тот владел всей Империей.

Из кабинета Шувалова я смотрел на донесение, принесённое фельдъегерем: «Пророк Иоанн, во главе многотысячного сборища, выдвинулся по направлению к центру столицы. Намерения — прямое движение к Зимнему дворцу».

— Они идут, — констатировал Шувалов, сжимая в руке эфес шпаги.

— Они не идут, граф. Их ведут, — поправил я, глядя на карту. — Это уже не просто толпа. Это живая стена, которая должна пробить себе путь к Императору.

Мои глаза видели Крестный ход: это было жуткое, величественное зрелище. Впереди, как знамёна, шли калеки, которых Иоанн ранее исцелил. Они бились в экстатических молитвах, их искажённые верой лица были полны безумной решимости. За ними, держа в руках обгоревшие на Обводном канале иконы, шагали самые яростные