Возможно, нужно было отказаться от мести. Нет, это далеко не то же самое, что подставить вторую щеку. Тебе в спину кричат плохие слова, угрожают тебя убить, а ты просто берешь, разворачиваешься и уходишь.

Зависела ли моя жизнь от того, убью я Темноводова или нет? С одной стороны, он никогда не прекратил бы преследования. Только вот чем в конечном итоге все закончилось? Я ведь не могу сказать, что сделал недостаточно. Я каждый раз выкладываюсь по полной. До надорванных мышц, до скрипа зубов, до надломов в психике.

Надломы в психике. Душевные травмы остаются с нами до конца, а у меня все это началось с детства. У меня не было отца, и все бы ничего, его не было у половины моих друзей, в районе, где я рос, мужики частенько не доживали до рождения сыновей. Только вот вопрос в том, как вела себя мать. А она вечно шпыняла меня по этому поводу, вечно твердила о том, что я весь в отца, что просираю все возможности, которые дает мне жизнь. Иронично то, что она сама моего отца не знала, ей меня отдал наемник, один из тех, что выкрали меня из лабораторий Биотики. Если бы они знали, кто из меня потом вырастет.

Но мы не можем оправдывать свои действия душевными травмами. Да, они влияют, но конкретные решения мы принимаем сами. Так же, как нельзя оправдывать свое поведение моим происхождением, лишней У-хромосомой, гормональным фоном и особенностями работы мозга. Это только побочные эффекты. Ангелина в этом плане была права.

Нет, сомневаюсь, что я мог бы стать садовником, выращивать цветы. Или работать в аптеке пять через два по четырнадцать часов. Или делать ещё что-нибудь такое.

Я мог бы пойти, скажем, в полицию. Попасть в полицейский спецназ, думаю, что тесты прошел бы очень легко. И охранял бы закон, пока кто-то из коррумпированных коллег не всадил бы пулю мне в спину. Проблема в том, что я не верю в закон.

Я мог бы пойти в армию, расти по карьерной лестнице. Возможно, получить образование, стать офицером, а потом подняться и до штабной должности. Проблема только в том, что я не верю в государство.

Я мог бы закончить вуз. Я мог бы, мог бы, мог бы…

История жизни не терпит сослагательного наклонения. Мы те, кто мы есть, и с этим ничего не поделать.

Я вдруг остановил машину на обочине, закрыл лицо руками. Нет, я так больше не могу. Честно, больше не могу. Я не могу больше рисковать своей шкурой, не могу носиться туда-сюда и убивать. Людей, демонов, не так уж и важно.

Всю свою карьеру наемника я не испытывал никаких колебаний. Я убивал тех, на кого мне показывали пальцем, убивал тех, кто подвернулся мне под руку. Я отправил в ад не меньше двух-трёх сотен людей, просто оборвал их нити жизни, мимоходом, будто это ничего для меня не значило.

Я ничего не создал. Я не зачал и не вырастил ребенка, не построил дом, даже сраное дерево не посадил. Я жил для себя, исключительно так, как мне хотелось.

Возможно, я убеждал себя в том, что живу для других. Что та история с двумя башнями была для людей, что я предотвратил попадание в рабство. Но на самом деле мы все рабы. И даже зомби, которых я убивал во время Проекта Зомбицид. А чем мы от них отличаемся в общем-то? Мы ведемся на рекламу, мы бездумно листаем ленты. Мы завидуем: у Паши машина лучше, Олег накопил на собственную квартиру, а у Миши здоровенный хрен. Каким-то совсем низменным вещам завидуем. Разве не так?

Человек должен стремиться к созиданию. Человек должен мечтать о невозможном. Речь даже не о космосе, космос — это идея, которую использовали для повышения своего престижа Советские власти. Это огромный обман. Все наработки, которые получили во время разработок космических программ, можно было получить и на Земле, если мыслить хоть немного нестандартно.

Нет. Я жил для себя. И меня вдруг накрыло отчаяние.

Я вытащил пистолет из кобуры, снял его с предохранителя и взвел курок. А потом вставил ствол себе в рот, направил вверх, чтобы пуля пробила небо, чтобы вынесла мне мозг вверх. Хрупкие кости не станут преградой для калибра пять и семь, останется аккуратная дырочка. Умри молодым, оставь после себя красивый труп. Впрочем, он все равно через какое-то время исчезнет, в аду они не остаются.

Вкус пороха, я недавно стрелял из него. Вкус пластика напрочь искусственного, и стали, наоборот, настоящей, монолитной, монументальной. Нажми на спуск.

«Путь слабых».

Человек слаб. Не бывает сильных людей.

«Сдаешься?»

Перед глазами всплыло лицо. Ангелина. Выбраться из ада и забрать ее с собой. Обеспечить нам интересную жизнь. Мне есть ради чего жить. Но как же это трудно, черт подери.

Я вытащил пистолет изо рта, отложил его на сиденье. Может быть, помолиться? Да, говорят, что в этом и главное наказание в аду, что здесь нет Бога, он тут просто отсутствует. Но, может быть, он услышит? Может быть, поможет, придаст мне сил?

Я открыл рот, закрыл. Не помню ни одной молитвы, никогда этим не занимался. Хотя… В детстве мама учила со мной одну, как она говорила, самую простую и важную.

Я попытался вспомнить ее лицо, и понял, что не могу. Прошло всего чуть больше года и около двух месяцев в аду. И все, я не помню самого важного. Я меняюсь, как и все остальные.

А сжал голову в ладонях, пытаясь вспомнить эти простые и самые важные слова. И они полились из меня рекой.

Отче Наш, сущий не небесах.

Да святится Имя Твое, да приидет Царством Твое.

Да будет Воля Твоя и на Земле, как на Небе.

Хлеб наш насущный дай нам на сей день

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.

И не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого.

Аминь.

Прислушался к своим ощущениям. Нет. Ничего не поменялось.

Не отвечает. Нет, никто мне не поможет кроме меня самого.

Я услышал звук нескольких двигателей позади. Даже оборачиваться не стал, пусть себе едут.

Передо мной вдруг встала машина, загородив мне дорогу. Я посмотрел в экран, который проецировал изображение с камер заднего вида и