Они с Саней зашли за кошевым и прикрыли дверь. Поздоровались, и кошевой им предложил, указывая на стулья возле своего стола и придвигая пепельницу:

— Курите.

— Нет, накурились уже, — отвечает Саблин. Он лезет в карман и достаёт оттуда обрезанный слиток никеля, а ещё неплохой такой моток оловянного припоя. Аким смотал с катушки метра четыре, не меньше. И всё это кладёт на стол перед кошевым. — Это на общество.

— О! — Щавель смотрит на богатства, что лежат перед ним на столе, потом на Саблина и снова на стол. — Вот это вот удружил… Ах, Аким… Ах, Аким… — он чешет себе подбородок. — Олово нам очень нужно, я его отдам… прямо как раз поспел ты с ним. Ты же знаешь, что мы на Горячей улице трансформатор ставим, а то у молодых семей с электричеством там плоховато. Как раз блок управления монтируют. Я туда олово отдам, ты не против, Аким?

— Ну, это ты уже сам, Никодим Владимирович, думай, — отвечает Саблин. — Сам отдавай туда, куда нужнее. А мы пойдём.

— Подожди! Куда пойдём, оформить же нужно. Всё записать.

— Ну, запиши сам, — отмахивается Саблин.

— Что значит — сам запиши… У нас на этот счёт порядок… Чтобы кривотолков не было… Тебе расписаться надо будет, — кошевой достаёт бумагу, большую книгу и карандаш. — Ах, как вовремя… Думали уже покупать… Вот спасибо, Аким. А где ты добыл это?

Саблин садится за стол писать бумаги.

— Да добыл где-то.

— Хе-хе… — смеётся Щавель и мотает головой от восхищения. — Все вы, добытчики, так говорите. Вот Савченко, дружок твой, так же отвечал, когда на общество жертвовал, это когда ещё жив был, — прапорщик поднимает на кошевого глаза, а тот и говорит: — Хороший Олег был человек, хороший, много для станицы добра сделал.

Аким ничего ему не говорит, принимается писать. И кошевой начинает записывать что-то в большую книгу.

Всё. Теперь он все свои обязательства выполнил, никому и ничего больше не должен. Ни товарищам, ни обществу, ни своим женщинам. И посему мог заняться тем, что было его личным. Важным для него самого.

— Ты домой, что ли, не идёшь? — на всякий случай спросил прапорщик у своего зама.

— Домой? А чего там? — как всегда, Саня в семью спешил не сильно. — Надел и без меня прополют. Есть кому. А ты, что, домой?

— Нет, пока время появилось, хочу лодку ещё раз посмотреть.

— Тогда я с тобой, — и они поехали на пристань.

Непросто было прапорщику смотреть на свою лодку. Самая, кажется, любимая его вещь. На первый взгляд всё с нею в порядке, а в лодку ступил… а там вода по дну прокатилась. Течёт корпус.

— Проваривать надо, — заметил Саня.

— Да нет смысла, ты же помнишь, что Кульчатый сказал, — почти с горечью отвечает Аким.

А лучший лодочный мастер станицы сказал, что листы повело от пулевых попаданий, и выправить лодку будет сложно. Саблин вздыхает:

— Сань, давай мотор снимем.

Они снимают и вытаскивают из лодки мотор, бережно кладут его на мостушку, потом начинают доставать из лодки ящики со снастями, давилку и всё остальное. Всё это Саблин думает отвезти домой. А Саня интересуется:

— Значит, переваривать лодку думаешь?

— Нет, — Аким не хочет ходить по болоту на плохой лодке. — Новую у Кульчатых закажу.

— О! — восхищается зам. Смотрит на прапорщика, а потом вдруг удивляет своего командира: — Слушай, Аким, а я вот думаю подать рапорт и уйти из замкомвзвода.

Саблин, поднявший ящик с инструментом, так и замер с ним в руках.

— А чего это ты так вдруг?

— Да надоело, — отвечает Каштенков с какой-то радостью. — Этот Короткович… вечно недовольный чем-то. Хоть что ему сделай, а он всё одно найдёт что-нибудь. Цепляется и цепляется… Вон пусть Кочетков к тебе в замы идёт, он давно заслужил…

— А ты куда? — Аким ставит тяжёлый ящик на мостушку. Он всё ещё удивлён этим желанием товарища.

— А я на его место в первое отделение.

— В штурмовые, что ли, хочешь? — всё ещё удивляется Саблин.

— Да какая разница? Пойду… В штурмах всяко лучше, чем у пулемёта, — продолжает Каштенков и достаёт сигареты.

Честно говоря, Саня его огорчил. Аким вдруг подумал, что у него будет какой-то другой зам, и эта мысль ему не понравилась. Хотя совсем недавно он подумывал над предложением Коротковича снять Саню с должности. Но тогда он от неё отказался, и теперь не хотел его отпускать.

— А чего тебе вдруг приспичило? Ты же сам на эту должность просился, — Аким почему-то не верил, что это всё из-за того, что Каштенков не пришёлся командиру сотни.

— Раньше хотел, да… А теперь не знаю, — говорит зам и закуривает. — Хлопот много, за всё спрос, за всё… Пушка на БТРе не работает — я виноват. Сменных аккумуляторов мало — опять я, народ не идёт во взвод — снова я.

— Да ты-то тут при чём? — Саблин не понимает товарища. Он, честно говоря, немного ошарашен этой новостью. — Это всё тебе Короткович говорил?

— Ну, он так напрямую не говорил, конечно, — признаётся Саня. — Но я ему не нравлюсь.

— Сань, вообще-то так везде, во всех частях; командир занимается больше войной, его зам больше тылом, — объясняет товарищу Саблин. — Ну, сейчас с тебя спрос побольше, в призыв уйдём — поменьше будет, тем более на передовой ты Коротковича не будешь видеть неделями, — и тут вдруг Аким чувствует, что товарищ его что-то недоговаривает, прапорщик начинает догадываться. — Или что, у тебя ещё что-то есть? Чего ты с должности уходишь? Ну, говори…

И тогда зам и отвечает ему: